— Да тебя никто и не просит погибать, живи до ста лет. Станешь чулки вязать, внуков учить на фортепьяно и напишешь мемуары «В алькове с графом Соколовым».

— Знаешь, что Ленин делал? Он закрывался на задвижку в комнате с Арманд, а ключи нарочно вынимал из дверей. Бедная Крупская наблюдала в замочную скважину их любовные утехи, кричала и билась головой о двери. А эта парочка хохотала, словно в цирке веселились. Я сама была свидетельницей этих диких сцен. Откуда столько жестокости? И я должна за этих… погибать, и только потому, что они тоже родились в России? Никогда!

Соколов не ответил.

Тогда Вера Аркадьевна опять уставилась в него сумасшедшим взглядом и с каким-то восторгом произнесла:

— Но я могу погибнуть ради своей любви! — Вдруг ее глаза наполнились слезами. — Погибнуть ради любви к тебе, милый граф. Ах, какая была бы сладкая смерть — уйти с твоим именем на устах! Я так тебя обожаю, — и на сей раз она с нежностью поцеловала возлюбленного в плечо.

— Как ты узнала, что я в Петербурге?

— Очень просто! Я дала деньги в тех ресторанах и гостиницах, где ты бываешь, чтобы мне протелефонировали, как только появишься. Вот мне и сообщили сразу из двух мест — из «Астории» и из «Вены».

— И кто известил?

Вера Аркадьевна шаловливо улыбнулась:

— Свою агентуру не сдаю!

Она набросила одеяло на их головы и, прильнув к уху Соколова, прошептала:

— Я ведь теперь все про тебя знаю, ты полковник российской охранки. Сейчас кое-что скажу, а ты запомни: Германия скоро начнет войну с Россией.

Соколов сбросил с головы одеяло:

— Откуда у тебя такие сведения?

— К нам в субботу приходил с супругой Гельмут фон Луциус…

— Это советник германского посла?

— Ну да, Пурталеса… Поначалу они уединились в бильярдную, все там о чем-то шептались. А позже, за столом, водочки приняли, раскраснелись и уже вовсю спорили о сроках всеобщей мобилизации, об усилении агитационной и террористической деятельности в России и еще о чем-то. Да о той же мобилизации: дескать, надо сорвать новый призыв в армию в России. И в связи с этим что-то про Государственную думу вспоминали, про какого-то Малиновского… Я ведь не все слыхала. Меня постоянно болтливая Луиза отвлекала, супруга советника.

— А еще какие-нибудь, кроме Малиновского, имена упоминали?

— Да, Ленина, к примеру. Пурталес был недоволен, что германское правительство на него ставку делает, называл его «плешивым недоноском». А муж мой, наоборот, защищал Ленина, говорил, дескать, необходимо его активней субсидировать.

— Что еще?

— А еще вспомнили какого-то прокурора, кажись, Александрова. И очень при этом хохотали, ржали, словно жеребцы. Чего веселились? Право, не поняла. И больше ничего услыхать мне не удалось, вот истинный крест.

Вдруг обхватила обеими руками шею Соколова, потянула к себе:

— Ой, надоели мне эти мужские глупости! Иди, миленок, ко мне, ну же, скорей!

Потом, облизывая языком припухлые губы, томно говорила:

— Тебе что, списки агентов нужны? Ну, ласковый мой, не отказывайся. Ты в Поронино за какими-то списками мотался? Ленин сам об этом на всю деревню кричал, обзывался на тебя нецензурно. Да я тебе сколько хочешь всяких секретных бумаг притащу, у моего Лауница два сейфа набиты ими.