, когда был убит фон Аренсберг, не нашел ни слова об этом преступлении. Попутно обнаружилось, что и австрийский посол граф Хотек, и шеф жандармов граф Шувалов, которые, если верить Сафонову, принимали в случившемся самое деятельное участие, сделать этого никак не могли: Хотек в то время уже не был послом, а Шувалов находился в отъезде. Таким образом, вся истории начала подергиваться мистическим туманом, скрывавшим ее истинные очертания. Убедившись, что концов не сыскать и что Сафонов — тоже не образец исторической точности, я, облегченно вздохнув, решил дать волю фантазии, что и сделал, как мне кажется, с полным на то правом.
Что же касается романа «Знак семи звезд», то в нем, признаюсь честно, я придумал все — от начала до конца, за исключением древнегреческой мифологии.
Но и там, и здесь мой Иван Дмитриевич, в отличие от своих бесчисленных коллег, больше всего полагается не на разум, а, как он сам говорит о себе, на случайность и судьбу — именно поэтому в расследовании самых страшных убийств ему помогают кошки, собаки и дети.
Процитирую напоследок самого себя:
«Секрет успехов Ивана Дмитриевича состоял в следующем: то, что происходило с ним как бы случайно, ни с кем другим, однако, никогда не происходило и произойти не могло. Нечаянные встречи, пустые разговоры, необъяснимые порывы бежать туда-то и сказать то-то, все в итоге оказывалось исполнено смысла вовсе не потому, что он обладал каким-то особым природным даром провидеть будущее и по крупицам склеивать рассыпанную мозаику прошлого — нет, его аналитические способности были не выше среднего. Как многие из его соотечественников, Иван Дмитриевич крепок был преимущественно задним умом. Но почему-то все необходимое для поимки преступника липло именно к нему. Так мошкара толчется вокруг лампы, ибо в лампе горит огонь. Таинственное пламя, чье происхождение оставалось для Сафонова загадкой, трепетало в душе Ивана Дмитриевича, притягивая к себе из темноты ночную нечисть и опаляя ей крылья. Даже сейчас, когда он стоял на краю могилы, время от времени это пламя изнутри освещало его лицо с длинными седыми бакенбардами, а в годы юности пылало в нем, видимо, с неиссякаемой силой. Огромная ночная бабочка с головой мертвеца вот-вот должна была порхнуть к нему из мрака сентябрьской ночи. Сафонов уже угадывал во тьме бесшумный мах ее призрачных крыльев…»
О том, собственно, и речь.
Еще в начале второй мировой войны, отсиживаясь на яхте у южных берегов Франции и от нечего делать в громадном количестве поглощая детективы, Моэм пришел к выводу, что у этого жанра нет будущего.
«Но при всем том, — заключает он, — бесчисленные авторы не перестанут писать детективные романы, а я не перестану их читать».
Разговорами о кризисе любого жанра теперь никого не удивишь, но вечной остается игра, в которой автор, загадочно щурясь, предлагает читателю собрать фигуру из разложенных по столу элементов, а сам при этом хитро прикрывает один из них рукавом. Фигура может быть какой угодно, не в том дело. Суть в ловкости рук и покрое рукава.
|