— Но Фатум? — шепнула Корнелия.

— Фатум, Фатум! — рассердился Секст. — Верить в предсказания — значит верить в Фатум и в то, что все совершается по заранее намеченному пути… Скажи, отец, правда ли, что халдеи предсказали тебе поражение и гибель?.

Помпей не ответил.

От многочисленных разведчиков и соглядатаев Цезарь знал о вождях разгромленных войск Помпея. Афраний и Лабиен бежали, во главе галлов и германцев, в Диррахий, а оттуда отплыли к Керкире; с ними отправились Катон, Цицерон и Варрон. Туда собирались все уцелевшие начальники: Гней Помпей, Гай Кассий, Марк Октавий, Сципион. На большом военном совете под председательством Катона Цицерон предложил заключить мир, и Гней Помпей, выхватив меч, чуть не зарубил оратора.

Цезарь хмурился, получая эти известия; он ожидал, что Помпей образумится и заключит с ним мир, а упрямый старик и его сторонники собирались бороться.

Вскоре стали поступать новые вести, и они приходили каждый день, неожиданные, волнующие. Разведчики докладывали:

— Кассий отплыл с кораблями к Понту, а Сципион и Лабиен — в Африку…

— Марк Октавий занял Иллирию…

— Катон и Цицерон отправились в Патры… С ними находятся Петрей и Фавст Сулла, которых они взяли на борт у берегов Греции.

— Кассий сдался с кораблями на милость Цезаря…

— Цицерон высадился в Патрах, а Катон с друзьями отплыл к Африке, не желая сдаться подошедшему Калену.

В глубокой задумчивости ехал Цезарь впереди легионов: «Брут сдался — слава богам! И если он искренно раскаялся, то будет моим утешением в старости».

Шесть дней шли войска к Амфиополю, делая по тридцать римских миль в сутки (Цезарь надеялся взять в плен Помпея), и, когда конница въехала в город, старого полководца в нем не оказалось: Помпей отплыл в неизвестном направлении.

— Пусть Кален продолжает покорение Греции, — сказал Цезарь Антонию, — а ты, друг, отправляйся с легионами в Италию и добивайся назначения меня диктатором, а себя — начальником конницы. Ты — моя правая рука.

— А ты, император, что будешь делать?

— Сперва я узнаю, где Помпей, а затем отправлюсь преследовать его. Он мог удалиться или в Египет, или в Азию, или в Африку…

Антоний взглянул Цезарю в глаза:

— Как прикажешь поступить с пленными?

— Сенаторов и всадников, ранее отпущенных мной и вновь попавших в плен, казнить. Письма Помпея, о которых ты говорил, сжечь…

— Но, император…

— Ты хочешь сказать, что я мог бы выловить всех своих врагов, если бы прочитал эти эпистолы… Но ты забываешь, друг, что я не Сулла!..

— Воля твоя, Цезарь! И да хранят тебя боги!

Время шло.

Известие о покорении Каленом Греции и занятии Афин было приятно, но яростное сопротивление Мегары омрачало радость.

— Слышите, друзья, — говорил Цезарь. — Они, эти грекулы, выпустили против моих ветеранов голодных львов, предназначенных для игрищ… Кален пишет, что львы убивали ударами лап ветеранов, перегрызали им глотки, вспарывали животы… О боги! Я предпочел бы не поручать Калену завоевание Греции, лишь бы сохранить верных воинов!..

Но горесть, слышавшаяся в его голосе, противоречила спокойному выражению лица.

«Притворяется, — подумал Децим Брут, избегая смотреть Цезарю в глаза. — Такие, как он, не знают, что такое жалость…»

А Цезарь продолжал говорить, восхвалял ветеранов и военачальников, порицая Помпея за его упрямство.

В сентябрьские иды пришло известие, что Помпей, высадившись на Кипре, взял у италийских публиканов денег и отплыл с двумя тысячами воинов, женой и сыном в Египет, где царствовали дети Птолемея Авлета, которого Помпей восстановил на престоле при помощи Габиния.