— Нобили мстят мне, — говорил Цезарь Помпею, — они. научили кредиторов представить ко взысканию мои неоплаченные синграфы. Мне грозят Печальные календы; я видел связки синграф, загромождавших столы в базилике ^видел,, как скрибы трудились над начислением процентов…

— Публиканы, не выпустят тебя, — вздохнул Помпей, не подозревая, что Красс обещал поручиться за четвертую часть долга Цезаря, т. е. за восемьсот тридцать, талантов.

— Посмотрим, — пожал плечами Цезарь. — Но меня удерживает не это. Ты, конечно, слышал' о, подозрении, возведенном на мою жену… Клодий привлечен к суду…

— Он будет осужден! — вскричал Помпей. — Пора наконец обуздать развратную молодежь!

— Боги одни ведают, чем кончится это дело. Плебс взял Клодия под свою защиту. А я развелся с Помпеей, не желая, чтобы заподозренная жена делила со мной ложе.

Помпей с удивлением взглянул на него.

— Разве вина ее не доказана? Разве Клодий не пытался привлечь на свою сторону Цицерона, соблазняй его своей сестрой, женой Целера? Цицерон колебался — Клодия ему нравилась, но сварливая Теренция, желая отомстить, требует, чтобы он выступил против Клодия. И я уверен, что развратник будет осужден.

Цезарь равнодушно пожал плечами.

— Хотя ты находился в Азии, — осторожно начал он, — ты, конечно, слышал, что аристократы умертвили в тюрьме каталинианцев. Плебс никогда не простит Цицерону этого убийства и, если ты увидишься с оратором; передай ему, чтобы он поостерёгся раздражать плебс своими выступлениями.

— Цицерон — муж древнеримской доблести добродетели.

Цезарь рассмеялся.

— Его добродетель подтверждается соглашением с Антонием, которого бьют дарданцы и который не присылает ни асса…

— Чего ты хочешь? — удивился Помпей. — Всякий муж не гнушается приношениями, да и, ты, Цезарь, не отказался бы от серебра и золота…

— Ха-ха-ха! «Отец отечества» не есть ли «человек, который все знает»? — издевайся Цезарь. — Плебс кричит, что суд над Цетегом и иными гражданами не был судом, а простым убийством. Где провокации осужденных? Комиции разгорались бы в этом деле… Знаешь, даже аристократы сомневались в верности утверждений Цицерона, Говорит, он подкупил аллоброгов, чтобы прославиться и уничтожить Катилину…

Помпей нахмурился.

— Все это ложь, распространяемая его врагами. Я не защищаю Цицерона, но я уважаю его, как великого оратора и истинного римлянина. Какое мне дело, что он породнился с негоциатором Аттиком, и дружит с безумным Лукрецием Каром?

— Лукреций Кар — великий поэт, — с убеждением возразил Цезарь, — и я люблю его, потому что он преклоняется перед Эпикуром, который учил созерцать бесконечность…

— Ты преклонялся перед Аристотелем, поучавшим примирению демократии с аристократией…

— Аристотель… Аристотель… Но поговорим лучше об Эпикуре. Лукреций Кар, его ученик, призывает свергнуть богов и завоевать усилием мысли владычество над природой.

— Безбожие и софизмы! — презрительно усмехнулся Помпей. — Я беседовал на Родосе с Посейдонием, который помнит хорошо Мария, и услышал от него много любопытных истин… если и они не софизмы, — прибавил он, пожав плечами. — Посейдоний, говорил, что Марий мечтал об охлократии, о торжестве плебса…

Цезарь молчал, чувствуя, что Помпей вызывает его на откровенность, но не хотел раскрывать перед ним своих замыслов. «Пусть думает обо мне, что хочет… А я подожду говорить.