— В Израиле?

— На Ближнем Востоке, — повторил Чухновский. — В Палестине, если быть точным. Впрочем, это неважно, я все время забываю, что вас не интересуют старые дела.

— Почему? — удивился Аркадий. — Это очень интересно. Лишний раз убеждаешься, что все, казалось бы, самые странные поступки имеют обычно очень простое объяснение.

— Все действительно очень просто в этом мире, — сказал Чухновский. — Сложности придумываем мы сами. Генрих Натанович умер. А вы создаете из этого очередную сложность только потому, что никто не видел, как именно это происходило.

— Никто, — согласился Аркадий, — вот потому я и хотел спросить у вас: когда Подольский не пришел на встречу, вы поинтересовались, что произошло?

— Я? Нет, он позвонил сам. Это было… м-м… я понимаю, вы хотите знать точное время… Так вот, когда он позвонил, было девять часов тридцать четыре минуты. Я ждал его, читал сидур…

— Что читали, простите?

— Сидур. Молитвенник. Потом отложил книгу и посмотрел на часы. И тут как раз позвонил Генрих.

— Очень удачно, — сказал Аркадий. — Часто вы смотрите на часы и даже запоминаете время?

— Нет, это произошло случайно, — сухо ответил Чухновский.

— Подольский объяснил причину своего отсутствия?

— Нет, почему он должен был что-то объяснять? Просто извинился и сказал, что прийти не может, дела. Мы договорились, что он придет сегодня в обычное время.

— Он был взволнован?

— Нет. Выглядел как всегда.

— Он говорил из дома?

— Не думаю. Я помню обстановку в его комнате в «Рябине», он часто мне оттуда звонил. Это был другой интерьер.

— Какой?

— Пожалуй, он звонил из… гм… Кафе? Нет, какая-то комната. Стена, на фоне которой… Больше ничего.

— А обычно, — сказал Аркадий, — Подольский приходил на ваши встречи вовремя? Я имею в виду, вы с ним договаривались заранее или он являлся, когда ему хотелось?

— Наши беседы не были регулярными, — раввин бросил на Аркадия задумчивый взгляд. — Генрих Натанович приходил после работы, и у нас были час-полтора до начала молитвы.

— Он оставался молиться?

— Иногда оставался, иногда нет. Вы задаете нелепые вопросы, молодой человек. Какое все это имеет отношение к смерти Генриха Натановича?

— Никакого, — согласился Аркадий. — С вашей точки зрения.

— А с вашей может иметь? — удивился Чухновский.

— Ну… — Аркадий говорил медленно, растягивая слова, и внимательно следил за реакцией собеседника. — Например… Вы говорили о Боге и разуме, о жизни и смерти, о религии и науке… Подольского волновали какие-то принципиально важные вопросы, связанные с мирозданием и человеком, иначе он пошел бы в библиотеку, а не в синагогу. Он что-то хотел решить для себя — с вашей помощью. И если он, скажем, задумал покончить с собой…

— Любая религия отрицательно относится к самоубийству. — сухо сказал Чухновский.

— Чего же он хотел от вас?

— Конкретно? — раввин задумался, стараясь дать наиболее точную формулировку.