Она поинтересовалась у Моны, имеет ли она в виду создать нечто наподобие их уотербатской оранжереи, на что Мона ответила: «Нет, что вы, у меня все будет шикарнее, в Уотербате зимний сад так и не построили». Только Фледа успела подумать, уж не хочет ли она этим сказать, что таковое упущение — единственное, чего не хватает Уотербату для полного великолепия, как Мона добавила: «Зато у нас есть бильярдная — что есть, то есть!» В Пойнтоне бильярдной не было, но будет, вне всяких сомнений, вся увешанная карикатурными портретами знаменитостей, вырезанными из «светской хроники» и вставленными в готовые рамки из «универсального магазина».
Когда девушки вернулись в дом к завтраку, Фледа тотчас увидала, что у Оуэна с матерью состоялось дополнительное, и весьма бурное, выяснение отношений; и она побледнела, пытаясь отгадать, до какой крайности, используя Фледу в своих интересах так, как подсказывал ей случай, дошла миссис Герет. Уж не принялась ли она в еще более определенных выражениях навязывать Оуэну свою фаворитку после того, как та, не владея собой, поспешно ретировалась? С миссис Герет сталось бы сказать ему без обиняков: «Согласишься взять в жены ее — я съеду отсюда без единого звука. Но если ты возьмешь в жены другую — любую, в ком я не уверена, как в ней, — да поможет мне Бог, я буду стоять насмерть!» Завтрак в то утро в Пойнтоне проходил в небывалом молчании, несмотря на восторженные возгласы миссис Бригсток, раздававшиеся всякий раз, когда она переворачивала тарелку (чтобы посмотреть на клеймо) или с видом знатока, но все же внушая кое-кому этим беспокойство, постукивала своими крупными костяшками по фарфору. Кому-то нужно было на ее возгласы откликаться, и эта обязанность по молчаливому уговору досталась Фледе, которая, с притворной готовностью давая необходимые пояснения, сама терзалась мыслью, что Оуэн думает о ней — до какой бестактности нужно дойти, чтобы после того, как ее беспардонно вешали ему на шею, демонстрировать свой хваленый художественный вкус в подтверждение высокого мнения о ней его матушки! Но уж теперь-то, во всяком случае, судьба решена: покинув дом, Оуэн первым делом поведает Моне о несусветном поведении своей матери, и если до сих пор требовалось еще что-то, чтобы Мона наконец, выражаясь его языком, «клюнула», то лучшего козыря нечего было и желать. Миссис Герет сама обо всем позаботилась — позаботилась еще и тем, как она напоследок, уже стоя на пороге, сказала младшей из откланивающихся гостей с иронией, ядовитое жало которой спрятано было только в смысле, но никак не в тоне: «Мы ведь с вами по-настоящему так и не поговорили, не странно ли? Вам, верно, кажется, что я вами пренебрегла, и вы даже можете затаить на меня обиду. Не стоит, уверяю вас, всему виной простая случайность, а если вам желательно что-то узнать, я к вашим услугам. Так что если бы вы вдруг снова к нам пожаловали (только этого не случится, нет, не случится — сердцем чувствую), я предоставила бы вам сколько угодно мучить меня расспросами. Откровенно говоря, я бы сама первая настаивала на том, чтобы просветить вас по части некоторых вещей; я просто не позволила бы вам и дальше оставаться в неведении. Да-да, вы меня вывели бы на чистую воду, а я вас, не сомневайтесь, милочка! Нам пришлось бы присмотреться друг к другу внимательнее, и вы увидели бы меня такой, какая я на самом деле. Я ведь далеко не такое рассеянное, мечтательное, покладистое создание, каким, полагаю, вы меня вообразили. Впрочем, коли вы сюда не пожалуете, значит, не пожалуете; n'en parlons plus. Здесь и правда всё устроено по-дурацки — после того, к чему вы привыкли. Что ж, все живут как умеют, верно? И ради Бога, пусть ваша матушка не оставляет здесь свою драгоценную книжицу, женский журнал, с образцами — как бишь это называется? — покрышек от грязи. Ловите!»
Миссис Герет, стоя на ступеньке, швырнула журнал в воздух даже выше, чем требовалось, — швырнула в сторону экипажа, в который как раз собирались погрузиться отъезжающие. |