Швырнув в сторону покатившийся со звоном сосуд, Меренра бесстрашно прошел сквозь ряды расступившихся перед ним воинов и приблизился к владыке судеб Египта.

Были мгновения, когда Меренра забывал все на свете, и если бы сидевший тут же Пепи не был погружен в мрачные и злобные мысли, он заметил бы, как, встречаясь со взором юноши, загорается взор его дочери, и как дрожит ее рука, случайно коснувшись плеча Меренра. Но Пепи было не до того: одного взгляда на юношу ему было достаточно, чтобы признать в нем сына бесследно исчезнувшего Тети — того, у кого он похитил престол.

Те же смелые черты, гордо посаженная на сильной шее голова, те же глаза, зоркие, ясные, с властным, огневым взором. И тот же голос, полный металлических ноток, те же порывистые движения.

— Сын Тети! Сын Тети! — мучительно вертелась одна мысль в мозгу фараона. — Стоило столько лет владеть престолом, чтобы вдруг встретиться с тем, кто имеет все права на корону Египта. Вот он, в двух шагах от ложа фараона. Он держится не как гость, не как пришелец, а как настоящий владыка.

Все мрачнее и мрачнее становилось каменное лицо Пепи, все чернее делались его мысли.

А молодежь, углубленная в веселые, радостные думы, отдавшаяся своей любви, не обращала внимания на молчаливого фараона. Звучал серебристый смех Нитокрис, и вторил этому смеху голос Меренра. По временам Нитокрис брала из рук прислужницы маленькую арфу. И тогда звенели струны и лилась песнь о далеких странах, о кровавых сечах, о чудовищах и призраках, о лучезарных звездах, ароматных рощах далеких стран.

А Пепи сидел за пиршественным столом, мрачный, холодный. И мрачным блеском горели его глаза.

Перед концом пира, как требовал этикет, Нитокрис должна была удалиться в свои покои.

Прощаясь с ней, Меренра пожирал ее глазами: так скоро, так скоро расстаться с ней?! До завтра? Правда? О, как долга будет эта ночь!.. Но он, глядя на звезды, будет думать, что это — очи Нитокрис. И когда завтра появится зорька, он будет знать: это проснулась

Нитокрис…

Девушка слушала эти влюбленные речи, вся трепеща от переполнившего ее душу сладкого, всевластного чувства.

После ухода Нитокрис в пиршественный зал легким роем хлынули искусные танцовщицы, закружились, мелькая среди колонн, как светлые призраки. Но Меренра только на мгновение заинтересовался красавицами-танцовщицами, потому что душа его была полна думой о Нитокрис. А фараон не удостоил танцовщиц и взглядом.

Пир закончился в неловком молчании. Затем Пепи дал рукой знак, и зал опустел.

Исчезли слуги, унося с собой драгоценные сосуды, яства и пития. Удалились музыканты, оборвав на полутакте какой-то гимн. Рассеялись, как призраки, легконогие танцовщицы.

В пиршественном зале остались только молчаливая стража — телохранители фараона, могучие воины, закованные с ног до головы в тяжелые латы, да погруженный в сладкие мечты Меренра и угрюмый Пепи.

— Довольно! — резким голосом властно сказал Пепи. У Меренра замерло сердце. Он вздрогнул.

— Довольно забав! Поговорим о деле!

— Я готов! — отозвался юноша.

— Кто ты? — спросил фараон, глядя пылающими ненавистью и презрением глазами на юношу.

— Ты знаешь, кто я! — гордо подняв голову и сверкнув глазами,

отозвался Меренра.

Словно два меча скрестились…

— Зачем ты выполз из той щели, где прятался, где мог, по крайней мере, сохранить свою жизнь, раб? — почти крикнул Пепи.

— Я? Я — раб? — вскипел Меренра. — Нет! Я не раб, ворующий чужое достояние. Я не ползал во прахе, не пресмыкался, не жалил никого предательски в пяту! — продолжал он — Зачем я здесь? Потому, что здесь, во дворце, мое настоящее место.