«Кар-р-р!» – гулко, злобно разносилось по округе.

«Ау-у-у!» – затягивал в унисон старый пес.

Тревожно хлопали крыльями взъерошенные куры. И только петух тряс гребнем, семенил лапами по изгороди, и голос его звонко разбавлял карканье. Он будто пытался разогнать воронье. Выворачивал голову, посматривал глазом вверх, настукивал шпорами. В ответ ему звонко разносилось пение другого поселкового петуха. И они вторили друг другу. И еще один голос вплетался, совсем издалека. Да куда там паре-тройке петухов против такой стаи. Воронье даже не смотрело в их сторону. Кар-р-р!

Аглая отступила от окна. Жутко. Не то от собачьего воя, не то от вороньего крика. А может, от всего разом. И маетно как-то.

Помнится, у бабули в деревне хорошо было. Тепло. От людей, от того, что из ближайшего леска травой и ягодой тянуло. Дождик. Летний, слепой. По сенцам. Крап-крап. Аглая лежит на свежевыкошенном и смотрит в щели толстых балок, прикрывающих крышу амбара. А потом босиком, по влажной траве, до дома. Там уже бабуля крынку с молоком на стол поставила и хлеба свежего. Запа-ах!

Аглая проглотила слюну. Бросила быстрый взгляд на стол. Краюха хлеба и кружка с варевом. От вида варева стало муторно. Она взяла краюху, жадно откусила, озираясь, нет ли ведра с водой.

От еды ее отвлек стук калитки. Аглая икнула, покосилась на неаппетитную кружку и все же взяла. Нехорошо при хозяйке икать. Сделала глоток. Цыкнула сама на себя. В кружке оказался компот. Невесть из каких ягод, в них Аглая никогда не разбиралась, не сладкий, но в меру кислый, смягчающий сухоту в горле.

Именно с кружкой и куском хлеба в руке ее застал входящий.

Аглая икнула сильнее от неожиданности.

«И отчего решила, что Тала пришла? Мало ли кто может зайти, калитка-то, поди, даже не запирается».

Вошедший при виде Аглаи усмехнулся. Высокий крепкий парень в черной косоворотке, подпоясанной черным же плетеным ремнем. Черные штаны заправлены в высокие кожаные сапоги. Пожалуй, вид его, учитывая события последних дней, навряд ли мог заставить Аглаю удивиться. Но брови ее все же взметнулись вверх. Поверх рубахи лежала толстая черная коса, тянувшаяся почти до пояса. Глаза на слишком белом лице казались серыми воронками под темными дугами бровей.

Аглая громко сглотнула вставший в горле последний глоток компота. Отставила кружку, хлеб так и остался в руке.

– День добры-ый!

Она снова икнула. Вошедший нехорошо усмехнулся, оценивающе всматриваясь в девушку.

– Слышал, издалека прибыли, – сказал, не здороваясь и не сводя глаз. А те то темнели, становясь черными, как угольки, то снова покрывались серой дымкой, пристально вглядываясь в Аглаю.

Она растерянно кивнула. И тут же разозлилась на себя. И чего такого? Ну сидит, а вернее стоит, ест, никого не трогает. Вваливается этот…

– Оно и видно, – сказал «этот» хмуро. – У нас не принято девкам в ночных рубахах перед мужиком являться.

«Девкам!» – резануло слух.

– У нас не принято без приглашения вваливаться! – Смерила вошедшего пренебрежительным взглядом. Принято у них здесь! Хм! Пусть смотрит, не голая, поди.

А он смотрел. Нагло и цинично.

– Хороша! – кивнул. Аглаю обдало жаром, да так, что щеки запылали. – Подруга, пожалуй, лучше будет. – Из жара бросило в озноб.