Осмотрела берег с тоской: ни одной звездочки белой. Встала на колени, ладонями в землю уперлась и запела. О том, как хорошо под лунным светом, как чист воздух и мягка земля. Что скоро зима снежком бережок укроет, да белее снега звездочки обман-травы…

Первая приоткрылась робко, блеснула светлой точкой. А за ней вторая. И развернулись снова белой скатертью по всему берегу, до самой кромки воды. Я дух перевела и за работу принялась. Все же время к заре идет и ждать не любит.

Не заметила, когда Ильмир из озера вернулся, – повернулась как-то, а он сидит у воды, мокрый весь. И на меня смотрит. Даже молитвы свои не бормочет, видать, отшибло после общения с водяницами. Я плюнула сквозь зубы и снова к корешкам вернулась. И так из-за дурака время потеряла и силу. Хотя сама виновата…

Закончив, с колен поднялась, шатаясь, побрела по тропке, бережно платок с корешками придерживая. На служителя больше не оглядывалась, чтобы не плеваться. Хотя слышала, что следом идет. В лачуге своей травку от света зари спрятала, разложила в темном углу и спать легла. Пара часов еще до рассвета, так что отдохнуть успею.

Проснулась и поморщилась. Даже не оборачиваясь, почуяла взгляд, сверлящий спину. Потянулась, села на лежанке. Так и есть: сидит служитель в своем углу, клинок на коленях держит и смотрит, не отрываясь. Веки после бессонной ночи красные, воспаленные, в синеве глаз что-то странное мелькает. Видать, сильно его водяницы впечатлили, что до сих пор отойти не может.

– Что это было? – сипло, простуженно спросил, понаблюдав, как я потягиваюсь.

– Испугался, служитель? – усмехнулась я. – Не такой уж ты и смелый, как я погляжу, раз от дев озерных всю ночь трясешься. Ничего они тебе не сделали, так, пошалили чуток…

– Что это было? – оборвал он меня, словно и не слышал. – Когда я по озеру рукой ударил… Темнота такая поднялась, душу свела, потянула… Живая она была… Страшная.

Я помолчала. Вот, значит, как. Не водяницы служителя поразили – тьму увидал. Мало кто ее видит, значит, не ошиблась я насчет силы служителя.

– Это ты, ведьма, тварь из мрака вызвала? – чуть слышно проговорил Ильмир, а сам смотрит исподлобья.

– Что же ты, служка Светлого бога, лукавишь? – оскалилась я. – Сам знаешь, кто тварь из мрака позвал. В душу свою загляни, там и ответ будет. Или и здесь ведьма виновата?

И усмехнулась, глядя, как он за голову схватился.

– Молитвы свои пошепчи, может, полегчает, – грубо бросила я и поднялась. – Некогда мне с тобой болтать, дел невпроворот.

– Подожди! – Он на ноги вскочил, и сразу тесно в домике стало. – Подожди. Как… как я это… позвал? И как ты прогнала? Я видел… понял…

Он запнулся, замялся, стиснул зубы так, что скулы побелели.

– Объясни… Прошу.

– Просишь, значит, – задумчиво протянула я. – Часто ты просить ведьму стал, служитель. Но только зря. Не поймешь ты ничего, служитель бога Атиса. Слишком много внутри тебя глупостей. Вот когда своей головой начнешь думать, да не то, что тебе велели, а сам, тогда и спрашивай. Может, и отвечу, – и добавила ехидно: – Только я до того светлого мига, наверное, не доживу. Триста веков пройдет, а все одно тебе не хватит, чтобы от дури избавиться!

И пошла в закуток, завтракать. Паршивец за мной увязался, встал, к стене плечом привалился и смотрит.