Не об этой ли книге я
размышлял годами, не ее ли писал всякий день на привычном пути от Деланси-стрит к Мюррей-хилл? Но, проезжая по мосту, когда садилось солнце и
высвечивало небоскребы, блистающие, словно фосфоресцирующие трупы, я соотносил с прошлым воспоминание о дороге туда и обратно через мост, дороге
на работу, которая смерть, и дороге домой, который морг; вспоминаю Фауста, обозревающего кладбище, плюю на кладбище с высоты вагона, каждое утро
на платформе все тот же имбецил-дежурный, другие имбецилы читают газеты, встают новые небоскребы, новые надгробия, внизу проплывают суда, Фолл-
Ривер-лайн, Олбани-Дей-лайн, зачем я еду на службу, что я буду делать вечером, горячая пизда у моего носа, смогу ли я приложиться к ее лону,
уехать прочь и стать ковбоем, старателем на Аляске, золотодобытчиком, все бросить и оглядеться, не умирать пока, подождать еще денек, удачи,
реки, положить конец, вниз, вниз, в штопор, голова и плечи входят в ил, ноги пока свободны, соберется рыба, начнет жрать, завтра новая жизнь,
где, да где-нибудь, зачем начинать все снова, всюду одно и то же, смерть, смерть - вот ключ, но пока не умирай, подожди денек, удачи, нового
лица, нового друга, миллион возможностей, ты еще слишком молод, ты мелан- 60 холик, ты не должен пока умирать, подожди денек, удачи, того-сего и
так далее, по мосту в стеклянный ангар, все слиплись вместе, черви, муравьи, выползающие из мертвого дерева, и их мысли, выползающие тем же
путем... Может быть, поднятый ввысь на опорах, вознесенный над уличным движением, над жизнью и смертью, когда по обе стороны высотные надгробия,
надгробия, пламенеющие в свете заката, а внизу небрежно течет река, течет как само время, может быть, всякий раз, проезжая там, я подвергался
какому-то воздействию, неотвратимо тревожившему меня; так или иначе, всякий раз, когда я ехал по мосту, я чувствовал себя безмерно одиноким и,
что бы ни происходило, книга начала складываться сама собой, вбирая события, которые я никогда не переживал, мысли, которые не выстрадал,
беседы, которые не вел, надежды, мечты, заблуждения, которым никогда не подвергался. Если все это составляло мою суть - это поразительно, тем
более что ничего, казалось, не меняется, а только продолжается с места последней остановки, в том же духе, как на моей первой детской
самостоятельной прогулке, когда я наткнулся на дохлую кошку, вмерзшую в поганый лед сточной канавы, когда я впервые взглянул на смерть и принял
ее всей душой. С этого момента я познал, что такое полное одиночество: каждый предмет, всякое живое и всякое мертвое существо не зависимы друг
от друга. Мои мысли тоже существуют вполне независимо.
Внезапно, взглянув на Хайми и вспомнив странное слово "яичники", сейчас самое странное слово моего запаса, я вновь ощутил ледяное
одиночество, а Хайми, сидящий рядом, стал огромной жабой, жабой, и ничем больше. А я прыгал с моста вниз головой, вниз, в первородную слизь,
ноги чисты и ждут укуса - точно Сатана слетел с небес* и вниз головой нырнул в твердую внутренность земли, чтобы достичь самого ее пупа,
темнейшей, плотнейшей и самой горячей точки ада. Я шел по пустыне Мохаве* и тот, кто шел рядом, ждал наступления ночи, чтобы наброситься и
истребить меня. Я опять шел по Стране Мечты, а он - надо мной по натянутой проволоке, а над ним сидел в аэроплане человек, выписывающий в небе
письмена из дыма. Женщина, повисшая на моей руке, была беременна, через шесть или семь лет существо, которое она носила в себе, сумеет прочитать
небесные письмена, и он, или она, или оно, узнает, что это была сигарета и позже начнет курить, возможно, по пачке в день. |