Ахилл, переводя дыхание, подбежал к Патроклу. Тот стоял, стискивая в потном кулаке нож, дрожа с ног до головы. Он еще не понимал, что все кончилось.

– Эвоэ! – крикнул победитель, в восторге потрясая ножом, окровавленным по самую рукоятку. – Эвоэ! Я их убил!

Но лев-самец был еще жив, хотя стрела Ахилла и пробила ему сонную артерию. Он перестал выть, приподнялся на передние лапы, с трудом повернув тяжелеющую голову, посмотрел на свою мертвую подругу – и тихо застонал. Не замечая застывших на месте мальчиков, зверь страшными усилиями проволочил свое уже одеревеневшее тело на два десятка локтей, дополз до распростертой львицы и с тем же мучительным воплем опустил голову на ее морду. Окровавленный язык тихо лизнул остановившиеся глаза. По громадному телу зверя прошла сильная судорога, и он тоже замер, будто обнимая передними лапами львицу.

– Ты их убил! – вдруг осознал происшедшее Патрокл. – Ты один убил и льва, и львицу, мой Ахилл! Ты – самый великий охотник в мире! Ты – как Геракл!

Он плясал от восторга, размахивая руками, будто обезумев от только что пережитого потрясения и нахлынувшей затем радости.

Но Ахилл стоял неподвижно. Он смотрел на львов, и его не по-детски широкие плечи начинали все сильнее дрожать. Наконец, он расплакался, уже не сдерживаясь, мгновенно снова став семилетним ребенком.

– Что с тобой? – вновь испугался Патрокл.

– Ничего.

Он подошел к побежденным хищникам и тихо провел ладонью по косматой гриве мертвого льва.

– Тебе их жалко? – спросил, подойдя к нему Патрокл. – Но они бы нас убили и сожрали.

– Да. А как ты думаешь, люди могут так же любить друг друга?

– Я не знаю...

– Не могут, наверное. По... пойдем к ручью. Смотри, сколько на мне крови. Мухи будут лезть. Идем…

* * *

Михаил оторвался от исписанного мелкими строками желтого, как медовая лепешка, пергамента, и в полном ошалении уставился на турка, все так же невозмутимо сидящего на нескольких старых газетах, в классической турецкой позе, со скрещенными ногами.

Турок был тоже абсолютно классический – небольшой, крупно-курчавый, коричневый, как мулат. Разве только одетый не в шальвары и феску, а в обычную клетчатую рубашку с погончиками и довольно новые джинсы. Одна сандалия была у него на ноге, другая валялась в стороне, и он почесывал зажигалкой босую ступню.

На газете перед турком были небрежно разложены какие-то безделушки и еще четыре тугих пергаментных свитка, таких же, как тот, что Миша растерянно вертел в руках.

Молодой человек еще раз пробежал глазами по строкам пергамента. Да, это был настоящий древнегреческий язык, хотя и явно более интересный, чем тот, что он изучал на кафедре. В нем было как будто больше слов, обороты и фразы были красочнее и богаче привычных. Но он был узнаваем, а главное – пергамент, при всей своей потрясающей сохранности, явно был очень-очень древний – уж что-что, а различать подлинность документов профессор Каверин умел и учил тому же всех своих студентов.

Михаил огляделся. Вокруг жужжал южный город, полный пыли, соленого морского запаха, зноя, автобусов всех цветов, видеокамер, полароидов и прочей атрибутики туристов... И среди всего этого нудного современного хаоса сиял золотом развернутый лист никому не ведомого сказания, в котором упоминались имена героев одного из самых знаменитых сюжетов мировой мифологии...

* * *

Миша Ларионов закончил истфак Петербургского университета три года назад. Будучи талантливым и упрямым, защитил один из лучших дипломов и почти сразу поступил в аспирантуру.