– Так-так-так, – произнес Виктор, резко подавшись вперед. Теперь уже он выглядел встревоженным и озабоченным. – Кажется, начинаю понимать. Ты хочешь сказать, что по-настоящему рассмотрела и запомнила картину уже в нынешнем виде, который она приобрела после той злополучной реставрации, так? Выходит, тебе просто не с чем было ее сравнивать. Ты не знаешь, какой она была до реставрации, а значит, не могла заметить отличий, появившихся после. Так?

– Вот именно! – воскликнула Ирина.

Виктор, конечно, ничего не понимал в живописи, но, когда речь шла о логике и здравом смысле, он неизменно оказывался на высоте. И сейчас ему удалось четко сформулировать то, что не давало ей покоя всю вторую половину дня. Настолько четко и ясно, что Ирине осталось только удивляться, как она не додумалась до этого сама. То есть она почти додумалась, но все-таки не до конца. А вот Виктор мигом ухватил самую суть и изложил ее парой коротких фраз. Все-таки две головы действительно лучше, чем одна...

– Об этом я и говорю, – горячо продолжала она, безотчетно запахивая на груди халат, как будто нагота была помехой разговору. – Все-таки человеческая память отличается от компьютерной. Она сглаживает детали, она все время обновляется... Эта картина в ее нынешнем виде много лет была для меня оригиналом, единственным и неповторимым, а сегодня я на нее посмотрела – ну, копия же! В чем секрет, не пойму, но что-то не так... Я же говорю, это какое-то сумасшествие, – закончила она и развела руками, отчего халат снова распахнулся.

– Никаким сумасшествием тут и не пахнет, – сказал Виктор, успокаивающе поглаживая ее голое колено. – Просто твой дядя Федя врет, причем довольно-таки неумело.

– Сомневаюсь, – сказала Ирина.

– Ну, тогда он просто чего-то не знает.

– Я скорее поверю в то, что действительно схожу с ума.

– Человек, которому кажется, что он сошел с ума, почти наверняка абсолютно здоров, – заметил Виктор. – В собственном здравомыслии не сомневаются только законченные психи. Эх ты, Ирина Константиновна! В живописи ты разбираешься лучше всех, кого я знаю, а вот в людях... Ну, не беда. Я, кажется, придумал, как тебе помочь. Сведу-ка я тебя с одним человеком, это дело как раз по его части...

– А надо ли? – усомнилась Ирина. – Дела-то никакого нет! И вообще, в Третьяковке только милиционеров не хватало...

– Во-первых, он никакой не милиционер, – сказал Виктор, явно продолжая что-то обдумывать. – А во-вторых, плевать я хотел и на твою Третьяковку, и на эту злосчастную картину, подлинник она там или копия. Меня волнуешь ты, ясно? Ты ведь все равно не успокоишься, да и ни к чему это – успокаиваться. Похоже, там действительно что-то нечисто. У тебя же чутье на такие вещи, ты что, забыла? Я собственными ушами слышал, как один владелец галереи говорил о тебе какому-то типу, похожему не то на Ван-Гога, не то на бомжа... Впрочем, это ведь, насколько я понимаю, практически одно и то же...

Он получил подзатыльник, рассеянно кивнул, признавая свою вину в осквернении святыни, и продолжил:

– Так вот, этот галерейщик сказал, что у тебя нюх, как у коккер-спаниеля, и хватка, как у французского бульдога.