Изменить размер шрифта - +
Только запомнить бы…

– Понимаете, Дмитрий? Не папки свои бумажные, черт с ними, с папками… Соблюдение моральных обязанностей! Вопреки хаосу! Потому что они‑то и противостоят… хаосу. Только! Вопреки боли… страху… главное, главное – страху! – едва не потеряв равновесия, он подался к Малянову; бессильно ухватился за воротник маляновского плаща, запрокинул голову и опять лицо в лицо горячо выдохнул: – А я сдрейфил.

Оказалось, они не заперли дверь. Старомодный замок Глухова не защелкивался, его надлежало крутить ключом не только при входе, но и при выходе. На протяжении тех двадцати минут, что они летали на дозаправку, более гостеприимной квартиры не было, вероятно, на всей набережной.

Они развесили насквозь мокрые плащи на плечики, вынутые Глуховым из платяного шкафа, и расселись по своим местам. Но играть уже не хотелось. Накатывало что‑то серьезное из глубин. Глухов просунул тонкий и крепкий, будто птичий, палец в загогулинку на крышке банки и дернул.

– Форвертс, – тихо сказал он, берясь за стопку.

– Аванти, – негромко ответил Малянов.

Они выпили. Глухов привычно занюхал, Малянов куснул бутерброд, еще стараясь как‑то беречься, пожевал и проглотил с трудом; остальное отложил. Есть не было никакой возможности. Водка уже не грела желудок – сразу густым мятным студнем вспухала в голове.

– О вашем друге… Филиппе… ничего не слышно? – вдруг осторожно и совершенно трезво спросил Глухов.

И Малянов понял, что именно этого разговора ждал здесь годами. Именно возможность этого разговора, тлеющая с тех самых пор, связала их, таких разных, так отчаянно и бессмысленно симпатизирующих друг другу; ни тому, ни другому о главном больше не с кем было говорить.

– Как в воду канул.

– А этот… как его… Захар?

– Понятия не имею. Я знал его через Вальку только… а Валька давно уехал, я рассказывал.

– Да, помню…

Помолчали. Глухов крутил стопку пальцами, потом налил себе. Потом спохватился; неверной рукой налил Малянову.

– Мне кажется, Дмитрий, мы чего‑то не додумали тогда.

Малянову на сердце вдруг словно плеснули кипятком.

– А вы не боитесь заводить об этом разговор, Владлен?

Глухов усмехнулся уголком рта, продолжая вертеть пальцами теперь уже полную стопку.

– Я один, – сказал он. Малянов молчал. – Лично меня им ничем не ущучить, а, кроме меня, у меня никого нет. Я, Дмитрий, быстро понял, что постоянной тревоги… постоянного ужаса за тех, кто близок, мне не выдержать. Жена умерла давно, еще до всего… Дети взрослые. Я с ними в такого самодура‑маразматика сыграл… теперь и носу сюда не кажут, дай Бог на день рождения открыточку… А последняя моя… привязанность… – он вдруг осекся и принялся мелкими, суетливыми движениями собирать рассыпанные по столу кости и укладывать в шкатулочку. – Последняя… Я… тоже сделал так, чтобы она ушла. Им меня не взять! – крикнул он, даже чуть приподнявшись в кресле.

– Кому – им? – тихо спросил Малянов. Глухов коротко глянул на него из‑под косматых стариковских бровей и пробормотал хмуро:

– Ну – ему…

– Кому – ему?

Глухов не выдержал. Поднес стопку ко рту и схлебнул одним глотком.

– Дмитрий, – сказал он перехваченным горлом. – Дмитрий, вы что‑то знаете.

Тогда Малянов тоже схлебнул одним глотком. Этого мгновения он ждал столько лет – а теперь молчал, не продавить было слов. Студень в голове загустел еще пуще. Но предохранительные заслонки стояли несокрушимо; Малянов хотел – и не мог.

Быстрый переход