|
А может, поняла просто, что любить и прощать своего «коварного изменщика Петрова» ей намного спокойнее и – вот парадокс — даже как–то и радостнее… Да, именно — радостнее. Потому что сразу вдруг открылось ей, как из старого хорошего фильма запомнившееся – счастье, это когда тебя понимают… Вот и она поняла, что счастлива. И приняла его таким – со всеми его романами, влюбленностями да внебрачными детками. И еще поняла, что и не измена это вовсе – всех баб подряд любить. Просто такое ему богом чувство зачем–то дадено – всех любить. Он же в этом не виноват… И досужие насмешливые разговоры людские про любовь, которая «ниже пояса», и сочувствующие взгляды в свою строну она как–то престала вообще замечать. Что ж, если самой природой так заведено – все ведь хотят, чтоб их хотели. Именно это, по глубочайшему Анниному убеждению да жизненным ее наблюдениям, и делало женщину женщиной – чтоб она непременно была желанной кому–то. Оттуда она и тепло, и силы для жизни берет, чего уж тут душою кривить. Все действиям верят, не словам. А самое интересное — Анну всегда это обстоятельство очень почему–то забавляло — ни одна ведь «сволочь–разлучница» от этого тепла ни разу не отказалась. Да и сама Анна в свое время — тоже не отказалась. А уж совсем было в молодости на свое зеркальное отражение рукой махнула: срашненькая, убогенькая, ни рожи, ни кожи, в глазах – вообще тоска вселенская да сплошной угрюмый комплекс по поводу своей внешности…И никто иной как доктор Митя Петров доказал ей тогда, что она такая же, как все, женщина, и заставил–таки в себя поверить, и в любовь поверить. А дети, которые от любви — они ж сами на свет просятся. Чтоб конкретный результат, так сказать, от нее был. Да и то — вон сколько их у Петрова получилось – хоть дверь не закрывай…
«Результатов» этих у доктора Петрова и впрямь было уже многовато: в Саратове жил его сын Леня, еще один сын, Пашенька, подрастал здесь же, в Краснодаре, на соседней улице, была у него еще и дочка Ульяна, недавно совсем приезжавшая навестить отца аж из самого германского города Дрездена. Так что Илья Гришковец, можно сказать, со своим явлением к отцу уже и припозднился несколько… — Да уж, двое в Пензе, один в Саратове… — пробормотала Анна вслух крылатое выражение из старой комедии и засмеялась, махнув в пространство кухни рукой. — Мам, ты с кем здесь разговариваешь? – заглянул на кухню лохматый спросонья Сашка. – Сама с собой, что ли? — Ага. — Ну, дожила… Мам, Артемку будить? — Нет. Пусть поспит еще часок. — Так ему ж в школу! — Ну и что? Ничего страшного. Он и так круглый отличник. — Ну, ты даешь, мам Мне так не разрешала прогуливать! — Ну да! Тебя ж, балбеса, надо было к стулу привязывать, чтоб уроки делал! Не помнишь, что ли? — Помню. Мам, а чего это Вовка тут с утра орал? — Он не орал… — Да я же слышал! Про брата какого–то поминал… Что, опять, что ли? — Да, Сашка, еще один братец у вас объявился! — Да ты что! Клево… Старший, младший? — Одногодка твой. — Ух ты! А как зовут? — Илья. Илья Гришковец… — Еврей, что ли? — Да почему еврей? Нет, по–моему. Хотя не знаю… Да какая разница–то? — Ну да… А когда к нам придет? — Он из Екатеринбурга, Сашк. На один день всего и приезжал… — Ого! Из тех краев у нас братьев еще не было! Расширяется наша география… Сашка потянулся, зевнул звонко, потряс обросшей головой, как маленький сильный жеребенок. |
