|
А если б он и знал, если б и задолжал месяца за два, то не без основания можно полагать, что Меценат заплатил бы за него. А я вот нонешний день, будучи обязан иметь семь с полтиной, обежал всех учеников своих, пешешествуя по стогнам столицы семо и овамо, от сего конца и до оного и даже до последних пределов, сиречь до вала Камер-колежского… Семи с полтиной не обрел, ибо ученики мои беднее учителя, и се жду со смиренным сердцем от хозяина поношения и поругания. (Ложится на диван и складывает руки на груди.)
Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот.
Корпелов, Грунцов. Грунцов (едва переводя дух). Здравствуй, domine! Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал? Грунцов. Шагал. Корпелов. Много стадий ? Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен… Корпелов. Результат? Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить. Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь? Грунцов. Нет, отче! Корпелов. Зело потребны. Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст. Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились? Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит. Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет. Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что! Входит Евгения.
Корпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья. Евгения (Грунцову). Вы опять пришли? Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу. Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной. Грунцов. Извольте. Евгения. А когда ж конфеты? Грунцов молчит. Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны! Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить. Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его. Грунцов. Будет и на нашей улице праздник. Евгения. Когда это? Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю. Евгения. Вы давно собираетесь, а все ни с места. Грунцов. Не заплачьте, барышня. Евгения. Я-то? Ах, как вы много о себе думаете! Маланья, ставь самовар! Скоро Наташа придет. Выходит из кухни Маланья и берет со скамейки самовар. Маланья. А вы прежде спросили бы, вода-то есть ли у нас, а то самовар! Корпелов. Аглая, не груби! Грунцов вынимает из кармана две копейки, показывает Маланье, надевает фуражку, берет со скамейки ведро и уходит. Маланья с самоваром за ним. Евгения. Грунцов такой спорщик, такой спорщик! Просто сил никаких нет. Корпелов. Вот он не заспорил, а взял ведро да за водой пошел. Евгения. Ну, что ж из этого? Корпелов. Я у него денег попросил, он тоже не заспорил; а хотел часы заложить да заплатить за нас хозяину за квартиру. |
