- Не велено-с! - сказал лакей. - Отойдите-с от лестницы, вы проходить мешаете.

- Странно! - пробормотал секретарь, стараясь улыбнуться с достоинством. - Очень странно... Гм.

Мимо него с веселым смехом и шурша модными платьями одна за другой проходили барышни и дамы... То и дело хлопала дверь, пролетал по передней сквозной ветер, и на лестницу всходила новая партия гостей...

"Почему же это не велено меня пускать? - недоумевал секретарь, всё еще не придя в себя от неожиданного реприманда и даже не веря своим глазам. Тот толстый сказал, что потому-то и не пускать, что я из редакции... Но почему же? Чёрт их подери... Не дай бог, знакомые увидят, что я здесь мерзну, спросят, в чем дело... Срам!"

Кокин сделал еще раз попытку ступить на лестницу, но его еще раз осадили... Он пожал плечами, высморкался, подумал, опять подошел к лакеям... его опять осадили. Наверху заиграл оркестр. У секретаря затрепетало под сердцем, захватило дух от желания поскорее очутиться в большой зале, держать высоко голову, играть терпением Клавдии Васильевны. Музыка сразу воскресила и взбудоражила в нем мечты, которыми он услаждал себя, идя на вечер...

- Послушайте, - крикнул он толстяку, который то появлялся наверху, то исчезал. - Отчего меня не пускают?

- Что-с? Из редакции никого не пускать!

- Но... но почему же? Вы объясните, по крайней мере!

- Г-н Блудыхин не велел! Не мое дело-с! Мне не велено, я и не пускаю!.. Позвольте пройти даме! Ты же смотри, Андрей, из редакции никого! Не велел хозяин!

Кокин пожал плечами и, чувствуя, как глупо и некстати это пожатие, отошел от лестницы... Что делать? Конечно, самое лучшее, что мог сделать в данном случае Кокин, это - побежать скорее в редакцию и сообщить редактору, что дурак Блудыхин сделал такое-то распоряжение. Редактор бы удивился, засмеялся и сказал: "Ну, не идиот ли? Нашел чем мстить за рецензии! Не понимает, осел, что если мы ходим на его вечера, то этим самым не он нам делает одолжение, а мы ему! Ах, да и дурак же, господи помилуй! Ну, погоди же, поднесу я тебе в завтрашнем номере гвоздику!"

Так бы отнесся к событию редактор... Ну, а дальше что? Дальше секретарь, как порядочный человек, должен был бы остаться дома и пренебречь Блудыхиным. Этого потребовали бы и его гордость и достоинство редакции. Но, господа, всё это хорошо в теории, на практике же, когда куплены новые перчатки, заплачено цирульнику за завивку, когда там наверху ждали Клавдия Васильевна, закуска и выпивка, совсем нехорошо...

"Ждал этого вечера два месяца, мечтал, готовился! - думал Кокин. Целых два месяца ходил по городу, нового сюртука искал... дал слово Клавдии и вдруг... Нет, это невозможно! Тут недоразумение какое-нибудь... Ей-богу, недоразумение! И в редакцию незачем ходить, стоит только с распорядителем поговорить..."

- Послушайте! - обратился Кокин к толстяку, - вы позвольте мне хоть наверх пойти... В залу я не войду, а поговорю только с распорядителем или с г. Блудыхиным!

- Идите, только знайте, что в залу вас ни за что не пустят!

"Боже мой! - думал Кокин, идя вверх по лестнице. - Эти две дамы, что идут, слышали его слова... Срам! Стыд! Уйти бы мне, ей-богу..."

Наверху, около входа в залу, стоял рыженький распорядитель с бантом на лацкане. Тут же за столиком сидела какая-то разодетая дама и продавала афишки.

- Скажите, пожалуйста, - обратился к ним секретарь плачущим голосом, отчего это распорядились не пускать никого из редакции? За что?

- Сами вы, господа, виноваты! - отвечал рыженький. - Вам почетные билеты посылают, вас в первый ряд всегда сажают, а вы пасквили пишете...

- Господи, да ведь... Послушайте...

В это время за дверью послышались громкие аплодисменты и симпатичный голос княжны Рожкиной, певшей "Я вновь пред тобою..." У секретаря затрепетало под сердцем. Муки Тантала были ему не по силам.