Синтия оставила попытки уследить, сколько народа приехало, сколько уехало. Роберт, по-видимому, возложил на нее ответственность за то, чтобы все шло должным чередом, а Микаэле не оставалось бы времени предаваться мрачным мыслям.

Глядя на Микаэлу, Синтия поражалась, как та могла выдерживать подобный фарс — а ведь это был именно фарс! Роберт, разыгрывающий гостеприимного, радушного хозяина и краем глаза следящий за каждым шагом дочери, не уверенный, оказывает ли на нее должное воздействие вся эта роскошь, щедрость и суматоха.

А Микаэла, бледная, прелестная, очаровательно-загадочная, послушно участвует в устроенном ради нее празднике жизни. Но при этом Синтия видела, что все усилия ее отца тщетны. Девушка ходит, танцует, разговаривает, смеется, как заводная кукла. Ее душа не участвовала в этом веселье. Она словно наглухо закрыла ее ото всех.

«Кончится ли это когда-нибудь», — спрашивала себя в отчаянии Синтия. Она безумно устала. Ей очень хотелось назад в ясли, к детям, тянувшим к ней руки с искренней, неподдельной радостью, или даже в больницу. Как бы тяжело там ни было, но она чувствовала себя нужной. Здесь же, в обстановке бесцельной суеты, она мучилась от пустоты, постепенно появившейся в душе. Одно только было хорошо: ей некогда было хотя бы подумать о Питере. Она о нем почти не вспоминала. Ей было все равно — вернулся ли он в Америку, или они с Луизой все еще в Англии.

Она грустно улыбалась про себя. План Роберта удался на славу. Он исцелил ее от любви к Питеру, не осталось даже чувства утраты.

Как это ни удивительно, она не чувствует себя больше несчастной. Свободная от всяческих уз, она лишь испытывала боль из-за Микаэлы и, глядя на нее, всякий раз горько винила себя. Бедное дитя переносит те же страдания, что и она когда-то, но с одной разницей — Микаэла сама пошла на добровольную жертву, отказавшись от любимого.

Часто Синтия думала о том, что именно сказала Микаэла Хью, что произошло между ними, как он отреагировал. Он больше не искал встреч с ней. Может, уехал за границу?

Ответить на эти вопросы было некому. И Синтии иногда приходило в голову, что Микаэла думает о том же.

Синтия всей душой рвалась облегчить страдания девушки. Взять бы ее под крыло, заключить в объятия, тесно прижать к сердцу, дать хоть частицу материнской любви, которой та никогда не знала.

Но Микаэла никого не допускала в свой внутренний мир, и защитой ей служила броня холодного достоинства, поистине непробиваемая, исключавшая любые попытки сблизиться с ее стороны.

Синтия боялась за девушку, она снова и снова спрашивала себя: есть ли хоть у кого-то право вмешиваться в чужую жизнь. Ведь она вмешалась: она фактически заставила Микаэлу отказаться от любви. Но ради чего?

«Вправе ли я судить, что верно, а что нет?» — смиренно спрашивала себя Синтия. И вопрос этот она задавала себе не один раз в последующие недели.

Роберт вознамерился дать грандиозный костюмированный бал, и Синтия, без сил от нескончаемых увеселений, сделала бесплодную попытку отговорить его от новой безумной затеи.

— Слишком рано, — возражала она, — или, если хотите, слишком поздно. Многие еще в Шотландии. И вечерами уже будет холодно, выйти и погулять в саду нельзя. Куда как лучше дождаться зимы и устроить бал под Рождество.

— К Рождеству сообразим что-нибудь еще, — стоял на своем Роберт. — И костюмированный бал сейчас так порадует Микаэлу.

Синтия взглянула на него и решила не возражать. Ей было ясно: здесь не просто стремление развлечь Микаэлу. Правда заключалась в том, что он тратит безумные деньги и не жалеет сил, искренне стремясь искупить зло, содеянное восемнадцать лет назад.

Синтия жалела Роберта всей душой.