Марта не отозвалась, как-то вдруг сразу замолчала, хотя сотовый не отключился. Я недовольно потрясла своим. На этой краковской линии вечно какие-то помехи.

— Эй, Мартуся, ты ещё здесь? — поинтересовалась я.

— Здесь я, здесь, — поспешно, но отчего-то смущённо произнесла Марта. — Дело в том, что все в купе как-то странно уставились на меня. Должно быть, из-за наших трупов. Ты права, сплошные неприятности с ними. Иоанна, ты немного подожди, я им сейчас все объясню, что никакая я не преступница, не то на вокзале меня уже будет ожидать наряд полиции.

Я обрадовалась:

— Вот и прекрасно, сразу сделаешь нам рекламу.

— А можно я скажу, что говорю с Хмелевской? Тогда сразу поверят.

— Так и быть, скажи, чего уж там.

— Пока, Иоанна.

После этого я проверила по своей записной книжке, что важное предстоит мне сделать завтра, убедилась, что ничего особенного, и с удовольствием уселась за компьютер.

10

Где-то в двенадцатом часу я уже собралась ложиться спать, когда забренчал домофон. Кто же это так поздно?

— Я это, — отозвалась Марта каким-то хриплым, словно простуженным, голосом, когда я подняла трубку. — Впусти меня, ради бога.

Конечно же, я её впустила и зажгла ей свет на лестнице и в парадном. Сердце кольнули нехорошие предчувствия.

Марта вошла молча. Езус-Мария, в каком виде! Зарёванная, с красным носом, опухшими глазами, размазанным макияжем. И рухнула на тахту. Без лишних слов я поставила перед ней рюмку коньяка, бокал с виски, банку пива и бутылку минеральной воды. Подумав, махнула на себя рукой — худею ведь! — и добавила ещё непочатую бутылку холодного сухого вина. Ничего, смешаю себе шприцер, алкоголя в нем кот наплакал, а все же приятно.

Марта окинула все это изобилие безрадостным взором, но, однако, призналась гнусавым голосом, шмыгнув носом:

— Я знала, что могу на тебя рассчитывать.

Выбрала бокал с виски и разразилась рыданиями.

Тут уж я сочла своим долгом предупредить:

— Реветь ты, конечно, можешь, дело твоё, но не советую. Очень коже вредит, и когда-нибудь, лет через двадцать, ты горько пожалеешь о каждой слезинке, пролитой в молодости. Из двух зол уж лучше упейся.

— Я же за рулём…

— Не беда, вызовем такси. Опять Доминик?

Несчастная так стиснула зубы, что чудом не откусила кусок бокала из толстого хрусталя.

— Он, подлец, он, мерзавец! — И слезы опять не дали ей говорить.

А потом её прорвало и потоком хлынули слова. Возможно, в своём гневе Марта несколько переусердствовала. На мой взгляд, определение «зачуханный скорпион» к Доминику не очень подходило, а также моральный облик его предков до пятого колена не имел никакого отношения к создавшейся ситуации. Но Марте полегчало, а это главное. Слезы высохли, их сменила безудержная ярость. Нетрудно было догадаться, что именно опять отколол проклятый Доминик…

Договорившись о встрече, она помчалась к нему радостная и счастливая, её с краями переполняли нежные чувства, а он… а он встретил её как последний мерзавец. Закатил ей такую истерику… да нет, даже слово «истерика» не передаст всех оттенков того, что он выкидывал: кликушество депрессивного маньяка, угрозы отпетого подонка, выбирающего самые бранные и обидные для женщины слова… Короче, морально её смешал с грязью, размазал по стенке, а потом и физически пинками прогнал прочь! А все из-за того, что она по дороге — ведь припарковалась на Центральном — заглянула в казино на каких-то жалких два часика!

— Что ж, нельзя совместить несовместимое, — философски заметила я.