— Дело обстоит так, сэр, — спокойно объяснил Херкимер. — Человеческая раса создала нас. Вот что нас гложет. Они сделали нас точно с такими целями, с какими фермер выращивает свой скот. Они делают нас для какой-то цели и для нее же и употребляют. Они могут быть добры к нам, но за этой добротой стоит жалость. Они не могут разрешить нам самим использовать свои способности. У нас нет врожденного притязания на основные права человека. Мы…

Он сделал паузу, яркий свет в его глазах потух, лицо разгладилось.

— Я вам надоедаю, сэр? — спросил он.

Саттон резко заговорил:

— В этом я твой друг, Херкимер. Не забывай этого ни на мгновение. Я твой друг и доказал это заранее, не подписав петицию Лиги.

Ашер стоял, уставившись на андроида.

«Дерзкий и скрытный, — подумал он. — И это мы их такими сделали. Вместе с печатью на лбу, на них лежит печать рабства».

— Можешь быть спокоен, — заверил он Херкимера, — я вас не жалею.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Херкимер, — от всех нас благодарю. Саттон повернулся к двери.

— Бентон промахнулся, — сказал он, — я не мог не убить его. Херкимер кивнул.

— Но дело не только в этом, сэр. В первый раз я услышал, что человека можно убить пулей в руку.

— В руку?

— Совершенно верно, сэр. Пуля попала ему в руку, и больше его нигде не задело.

— Он был мертв, не так ли?

— О, да, — подтвердил Херкимер. — Мертв.

13

Адамс нажал на клапан зажигалки и подождал, пока пламя выровняется. Он не отрывал жесткого взгляда от Саттона, но чувствовал себя неуверенно, ощущая слабость и раздражительность одновременно, хотя и пытался это скрыть.

«Этот неотрывный взгляд, — подумал Саттон, — его старый трюк. Он свирепо смотрит на тебя, с каменным как у сфинкса лицом, и, если ты не привык к нему и ко всем его штучкам, он может заставить тебя поверить, что он — Господь Всемогущий. Да только этот свирепый взгляд не всегда теперь хорошо у него получается, не то что раньше. В нем чувствуется напряжение, которого не было двадцать лет назад. Была только твердость. Гранит. А сейчас гранит начинает выветриваться.

Он хочет что-то сказать. Что-то, отчего ему не по себе».

Адамс провел зажигалкой по набитой чашечке трубки взад и вперед, не спеша обдумывая свои слова, заставляя Саттона ждать.

— Вы, конечно, знаете, — начал Саттон медленно, — что я не могу быть с вами откровенным.

Пламя зажигалки исчезло, и Адамс выпрямился в своем кресле.

— А? — спросил он.

Саттон поздравил себя, что поймал его.

— Сейчас вы, конечно, уже знаете, что я привел домой корабль, который не может летать. Вы информированы, что у меня не было скафандра, что иллюминаторы разбиты, а корпус изрешечен пробоинами, у меня не было воды и пищи. А 61 Лебедя в одиннадцати световых годах.

Адамс кивнул, не меняя выражения лица:

— Да, мы все это знаем.

— То, как я вернулся и что со мной случилось, не имеет ничего общего с моим рапортом, и я не собираюсь вам об этом рассказывать.

— Тогда почему вы вообще упоминаете об этом? — громко спросил Адамс.

— Просто, чтобы мы друг друга поняли, — объяснил Саттон, — чтобы вам не пришлось задавать кучу вопросов, на которые не будет ответа. Это сэкономит вам много времени.

Адамс откинулся в кресле и удовлетворенно попыхивал своей трубкой.