Старшая, лет сорока пяти, была красивая женщина с бледным, худым лицом и блестящими черными глазами; монашеский костюм придавал величественность ее осанке; на груди сиял бриллиантовый крест.

Это была настоятельница Гурдонского монастыря урсулинок, младшая сестра маркиза де Кевра. Мужчина был сам маркиз — здоровый старик лет шестидесяти пяти, с гордым взглядом и спесивым, загорелым в частых войнах лицом.

Он тревожно ходил взад и вперед по комнате, поглаживая длинную седую бороду.

Вторая дама была девушка лет семнадцати с нежными правильными чертами и большими, полными слез голубыми глазами; толстые пепельные косы красиво обрамляли овальное личико, бледное, как полотно; руки ее казались тоже мертвенно бледными от траурного платья. Это была мадмуазель Луиза де Кевр, единственная наследница маркиза.

Сюда только изредка долетала музыка, опущенные толстые портьеры заглушали звуки.

Обе дамы молча следили глазами за маркизом.

— Ну, если вы требуете объяснения, — сказал он, вдруг остановившись и нахмурив брови, — так я скажу. Впрочем, и лучше разом кончить. Я не дамский угодник и не какой-нибудь сумасброд паж; я делаю то, что мне приказывает честь… Э, Боже мой! — прибавил он с суровым добродушием. — Я его люблю ведь, этого мальчика, почти родившегося при мне, я бы ему, может быть, простил.

— Говорите, ради Бога, отец! — горячо воскликнула девушка, сложив руки.

— Мы ждем, маркиз, — твердо произнесла аббатиса, остановив ее ласковым и вместе повелительным взглядом.

— Ну, хорошо! Так знайте же, что молодой человек, увлеченный дурными советами…

— Или доведенный отчаянием, — грустно проговорила девушка.

— Стефан де Монбрен, — продолжал маркиз, притворясь, что не расслышал, — сын моего лучшего друга, превосходного, храброго солдата, не раз проливавшего кровь за нашего короля… сделался негодяем, бунтовщиком, он заодно с восставшими крестьянами. Он стоит во главе их.

— О! — с отчаянием простонала девушка, задрожала, словно в лихорадке, и без памяти упала на руки к тетке.

— Маркиз, маркиз, вы убили вашу дочь! — с горьким упреком обратилась она к нему.

— Я! — вскричал, побледнев, маркиз и с ужасом бросился к дочери, которую боготворил.

— Уйдите, мне нужно остаться с ней одной…

— Но умоляю вас, сестра!

— Уйдите, брат, если не хотите, чтоб она умерла на ваших глазах.

Маркиз не знал, на что решиться. В эту минуту за дверьми послышался страшный шум, и несколько мужчин вбежали в комнату с обнаженными шпагами.

— Маркиз, скорее! — призвал его граф де Фаржи. — Истребители перерезали наши форпосты и аванпосты и ворвались в город! Идите или все погибло!

— Как!.. Что?..

— Слушайте, — сказал де Фаржи.

На улице стоял страшный шум; гремели выстрелы, бил набат, стоны смешались с бранью. Отчаянные крики «Да здравствует король!» заглушались криками «Свобода! Свобода! Грабьте! Город взят!»

Времени терять было нельзя. В маркизе проснулась преданность вассала, и солдат сменил отца. Еще раз грустно взглянув на лежавшую в обмороке дочь, он выбежал, размахивая шпагой и крича: — Вперед, господа! За короля!

Истребители действительно с неожиданным для такого, как их, войска искусством оцепили город и, по данному знаку разом бросившись на часовых, стоявших небрежно, полагаясь на свою численность, перерезали их и вошли в Гурдон. Они направлялись к главной площади, где сосредоточивался центр обороны.

Положение королевских войск становилось критическим: они лишились почти всей своей артиллерии, потому что, несмотря на все мужество, не в состоянии были противиться давившему их железному натиску.