|
Деникинский генерал Драценко жег аулы и грозил поголовным истреблением всем, кто помогает большевикам. «Белые чеченцы» под командованием чеченца Чуликова, которому сам Деникин слал приветственные телеграммы, вытаптывали кукурузные, поля и поливали их своей и братской кровью. Аулы же упорно помогали большевикам, хотя в отряде Гикало было много русских. Помогали гостеприимством, одеждой, лошадьми. Помогали продовольствием, хотя нагорная Чечня голодала: деникинские посты в селениях жесточайше следили, чтобы ни куска хлеба не было продано в горы. Помогали людьми. Начальник артиллерии Узуна-хаджи Мазлак Ушаев передавал отряду Гикало оружие, пулеметы. И, нарушая дисциплину, действуя совсем не по шариату, скакали на выручку гикаловцам яростные всадники в развевающихся бурках — люди из отряда Узуна, а «его высокопревосходительство» Узун-хаджи не смел идти на явный конфликт с большевиками, потому что знал, что горцы тогда оставят его.
Против непокорного Чечен-аула деникинцы предприняли карательный поход. На защиту аула прибыло 300 всадников Узуна-хаджи. К ним присоединились партизаны из соседних селений Алхан-Юрта, Урус-Мартана, Гойт. Часть своего только что созданного отряда прислал Николай Гикало. Здесь состоялось жестокое сражение, памятное в истории гражданской войны на Северном Кавказе. Сражение, которое видел и описал Михаил Булгаков.
«У нас было немало ярких боев, героических сражений… Под Гудермесом, Шали, Цацан-Юртом, Устар-Гордоем… — перечислял Абдулла Вацуев, молодой историк из Чечено-Ингушского НИИ. — Ни один из этих боев, к сожалению, не имел такого очевидца, как Михаил Булгаков. Ни один не получил такого точного, такого достоверного описания…» Огромное поле густо и влажно пахнет апрельскими травами. Ровное-ровное поле. Мне кажется, только в предгорьях Кавказа бывают такие ровные поля… Мы вчетвером под низким, серым, но не сумрачным, а теплым небом, прикрывшим, как ладонями, это поле истории и боев. Историк Абдулла Вацуев. Вахит Дукаев, учитель средней школы в Чечен-ауле. И шофер НИИ, тоже историк, студент-заочник. На теплом радиаторе институтского «Москвича» — листы «Необыкновенных приключений доктора», и именно той главы «Приключений», которая называется так: «Ханкальское ущелье». Ущелье — позади нас. Широкая полоса между овалами гор. Впереди, за огромным полем, — белые домики Чечен-аула. «Узун-хаджи в Чечен-ауле. Аул растянулся на плоскости на фоне синеватой дымки гор. В плоском Ханкальском ущелье пылят по дорогам арбы, двуколки. Кизлярогребенские казаки стали на левом фланге, гусары на правом. На вытоптанных кукурузных полях батареи. Бьют шрапнелью по Узуну. Чеченцы, как черти, дерутся с «белыми чертями». У речонки, на берегу которой валяется разбухший труп лошади, на двуколке треплется краснокрестный флаг. Сюда волокут ко мне окровавленных казаков, и они умирают у меня на руках…» («Необыкновенные приключения доктора»). Речонки нет. Остался, правда, след — узенькое, неглубокое русло с мягкими очертаниями берегов, поросших травою («Там подальше, — показывает рукой Дукаев, — провели оросительный канал, и вода из речушки ушла»). Кривое деревце у бывшей речки. Несколько кустов. Может быть, здесь… «Грозовая туча ушла за горы. Льет жгучее солнце, и я жадно глотаю смрадную воду из манерки. Мечутся две сестры, поднимают бессильно свесившиеся головы на соломе двуколок, перевязывают белыми бинтами, поят водой. Пулеметы гремят дружно целой стаей. Чеченцы шпарят из аула. Бьются отчаянно. Но ничего не выйдет. Возьмут аул и зажгут. Где ж им с двумя паршивыми трехдюймовками устоять против трех батарей кубанской пехоты…» Я очень хорошо знала, что автобиографическую прозу Булгакова читать как автобиографию нельзя. |
