Эскарине захотелось предложить вернуться домой, но она знала, что, промолви она хоть слово, мальчишки умчатся со всех ног. Вместо этого она сказала:

– Мама говорит, что в туалете на гвоздике всегда висит ключ.

Это предложение также не вызвало энтузиазма. Даже в самом обыкновенном незнакомом туалете обитают всякие мелкие ужасы типа осиных гнезд, огромных пауков и таинственных существ, шуршащих на крыше. А в туалет одной семьи однажды суровой зимой забрался небольшой медведь и залег там в спячку, из-за чего все семейство страдало острым запором до тех пор, пока мишка не согласился перебраться на сеновал. В туалете ведьмы могло встретиться вообще все что угодно.

– Я пойду посмотрю? – добавила Эск.

– Иди, если тебе так хочется, – беспечно отозвался Гальта и почти незаметно облегченно вздохнул.

Когда Эск наконец открыла заметенную снегом дверь, представший ее взору туалет был аккуратным, чистым и не содержал ничего более зловещего, чем старый календарь, точнее, половинки старого календаря, заботливо нацепленной на гвоздик. С точки зрения философии, матушка неодобрительно относилась к чтению, но она никогда не стала бы утверждать, что книги, особенно книги со славными тонкими страничками, ни на что не годятся.

Ключ лежал на полочке у двери вместе с куколкой какой-то бабочки и огрызком свечи. Стараясь не потревожить куколку, Эск осторожно взяла ключ и торопливо вернулась к братьям.

К передней двери идти было бессмысленно. Через передние двери в Дурном Заду ходили только новобрачные и покойники, а матушка не желала присоединяться ни к тем, ни к другим. Дверь с задней стороны домика была занесена снегом, и в бочке с водой уже давно не разбивали лед.

К тому времени как они прокопали проход к двери и уговорили ключ повернуться в замке, в небе проглянуло заходящее солнце Плоского мира.

Большая кухня была темной и промозглой, и в ней пахло снегом. Она всегда была темной, но они привыкли видеть в большом камине яркий огонь и вдыхать густые пары матушкиного варева. Иногда от запахов начинала болеть голова или мерещились всякие интересные штуковины.

Окликая матушку, они неуверенно бродили по нижнему этажу, пока Эск наконец не решила, что больше тянуть время нельзя и надо подняться наверх. Щелчок задвижки на двери, ведущей на узенькую лестницу, прозвучал гораздо громче, чем следовало.

Матушка покоилась на кровати, и ее сложенные крест-накрест руки были прижаты к груди. Крошечное окошко распахнул ветер, и весь пол и всю кровать усеял мелкий снег.

Эск уставилась на лоскутное одеяло, на котором лежала женщина. Иногда какая-то незначительная деталь может разрастись и заполнить собой весь мир. Девочка почти не слышала плач Церна: она вспоминала, как две зимы назад, когда выпало почти столько же снега и в кузнице было мало дел, ее отец шил это одеяло, как он использовал лоскуты самых разнообразных тканей, попавших в Дурной Зад со всех концов света, – шелка, кожи оборотня, бумажного хлопка и шерсти турги. Поскольку шить он не умел, получилась довольно странная комковатая лепешка, больше похожая на плоскую черепаху, чем на одеяло, и мать Эск великодушно решила подарить это творение матушке на свячельник…

– Она умерла? – спросил Гальта, будто Эск была экспертом в подобных делах.

Эск уставилась на матушку Ветровоск. Лицо старухи выглядело худым и серым. Мертвые что, так и выглядят? Разве ее грудная клетка не должна подниматься и опускаться? Гальта взял себя в руки.

– Нам нужно привести кого-нибудь, и идти надо сейчас, потому что скоро станет темно, – решительно заявил он. – Но Церн останется здесь.

Брат с ужасом посмотрел на него.

– Зачем?

– С мертвыми должен кто-то оставаться, – ответил Гальта.