Курчатов в это время уже не только фактически, но и формально определился на «двухстулье». Тяжелая болезнь на долгое время прервала работу Мысовского: нападки в связи с циклотроном и внутренние раздоры в отделе сказались на сердце. Хлопин подписал приказ, что заведование физическим отделом Радиевого института по совместительству поручается Курчатову. Новое отношение к Физтеху сказалось и тут. Хлопин дал понять, что надеется на результаты, непосредственно полезные и для промышленности. Он не против экспериментов, обогащающих физическую теорию. Он лишь настаивает на соединении теории и практики. Он хотел бы, чтобы Курчатов с помощью циклотрона установил не только возможность возникновения новых радиоактивных элементов, но и методы их практического получения: страна остро нуждается в радиоактивных материалах. Такую же точно задачу перед своими физиками Хлопин ставил и шесть лет назад, но тогда она была невыполнима: еще не открыли ни одного искусственного радиоактивного элемента. Сегодня таких элементов было известно много. Хлопин требовал не только их изучения, но и накопления — это и было бы совмещением теории и практики.

Иначе директор Радиевого института и говорить не мог, иного новый заведующий физическим отделом и не ожидал услышать. Но оба чувствовали, что надо бы им говорить по-иному, что лучше бы им не обещать что-то друг другу, а вслух взаимно удивиться, насколько парадоксально внешность у каждого противоречит сути. Суховатый, вежливый, всегда безукоризненно одетый Хлопин как бы являл собой живое воплощение науки, углубленной в саму себя, досадливо отворачивающейся от докучливых требований дня, а он был превосходным аналитиком, этот старомодный химик, дотошным практиком. Через его руки прошли сотни тонн минералов, он своими холеными пальцами растворил, профильтровал, осадил, взвесил, расфасовал в пакетики, закупорил в баночки сотни килограммов сложнейших соединений — не просто сложнейших, а и очень опасных для тех, кто с ними работает. А напротив сидел рослый мужчина, шумный, веселый, стремительно соображающий, стремительно двигающийся, не отшельник, не отстранившийся от жизни, а самый реальный образ современной бурной жизни, активист-общественник, как называют таких людей: председатель месткома у себя в институте, член Ленсовета. И этот человек в своей научной работе уходит в такую абстрактную глубь, что и тропочки от нее не увидеть к шумящей вокруг реальности, и надо его предостерегать, чтобы не забывал о нуждах практики, и упрашивать, чтобы он в своем отделе не нарушал общего стиля института, всегда гордившегося тесной связью с промышленностью.

— Я понимаю вас, Виталий Григорьевич, — сказал Курчатов, вставая. — Считаю, что мы договорились.

У Хлопина такого ощущения не создалось. Можно понимать и не принимать, познавать и не признавать. Хлопин с раздражением ощущал — Курчатов не из тех, кого легко поворачивают на любую дорогу. В отличие от куда менее работоспособного и куда более покладистого Мысовского этот человек шагал только по своему пути.

Курчатов собрал сотрудников физического отдела — Алхазова и Гуревича, Мещерякова и Рукавишникова, Бриземейстера и Мостицкого. Отныне он официально их грозный начальник, пусть его страшатся. Общая цель — наладить устойчивую работу циклотрона. Каждому дается конкретная задача, иначе говоря, каждого «озадачат». Так вот, «озадаченные», и вкалывайте в три киловатта мощности каждый.

Сотрудники радостно ухмылялись. Что начальство у них грозное, никто не верил. А вкалывать приходилось и раньше. Это тоже была не новость.

Поздно вечером Курчатов, уходя, столкнулся в узком коридоре с Хлопиным. Оба уставились глазами в пол, шли к выходу и что-то бормотали себе под нос.