Мне исполнилось восемнадцать. Я все еще верила в чудеса, занималась музыкой, рисовала эскизы одежды. Мечтала стать модельером. В университет поступить не смогла. Хотела на художника архитектора. Всего лишь один экзамен. Рисунок. Я, когда увидела, что там кувшин с яблоком – обрадовалась. Ведь умела рисовать портреты, картины, пусть и самоучка, и в художественную не ходила. Когда пришла списки смотреть, кто поступил – меня там не оказалось. Не поступила я. Проревела весь день, стыдно было домой идти к отцу с матерью. Такой простой экзамен провалить… Они все были уверены, что я поступлю. Мама испекла пирог, ждала меня с хорошими новостями. А потом оказалось, что за поступление надо было сто долларов отдать. У нас таких денег не было. Тем более долларов.

С учебой не сложилось. Пришлось искать, где подработать, а я умела только петь, играть на фортепиано и рисовать. Милка, моя бывшая одноклассница, которая всегда была пронырливой, как ее папа, имеющий свой бизнес, накануне моего дня рождения сказала, что найдем мне работу, с моей смазливой физиономией, голосом и светлыми волосами я себе найду кучу работы.

Она имела в виду одно, а я – совсем другое. Но на провокационную съемку она меня таки притащила. У Милки всегда были какие то гламурные знакомые из богемы. На этот раз знакомому фотографу была нужна модель. Сама она, естественно, фотографироваться не стала. Я позировала в трусиках и в лифчике, получила небольшую сумму денег, а через неделю мои фотки украсили обложку местной газетенки. Отец надавал мне пощечин и напился вдрызг.

– Шлюхой решила стать? Продавать себя решила? В следующий раз в порно снимешься? Мать бы… мать перевернётся в гробу… Да ну тебя… ты.. ты…

Он ничего больше не сказал, пошел на кухню, достал бутылку, стакан, соленый огурец и напился так, что упал под стол и пролежал там до самого утра, а я плакала у себя в комнате и рвала на клочки проклятую газету.

ЕГО я встретила у нее дома. Милка жила в центре города в новостройке. У них была шикарная трехкомнатная квартира с двумя балконами, с окнами прямо в городской парк. Весной там цвели деревья, и от красоты и запахов захватывало дух. Не сравнить с нашей облезлой хрущевкой, где я вечно боролась с тараканами, заклеивала дырки в линолеуме и таскала пьяного отца на себе из коридора в комнату, подтирая после него вонючие лужицы на полу.

– Сдай его в богадельню, или в вытрезвитель пусть скорая отвезет.

Милка, сморщив нос, стояла у меня однажды в коридоре и всем своим видом показывала, насколько ей мерзко находиться в моей квартире. Наверное, в тот момент я ее возненавидела за это брезгливое выражение лица. Друзьям можно многое простить, пока они принимают нас такими, какие мы есть, пока нам при них нечего стыдиться, но едва стоит появиться стыду – дружбе приходит конец. Она не терпит лицемерия. И если откровенность заставляет краснеть и стыдиться себя, то дружба давно завонялась, как гнилое мясо, а может, ее никогда и не было.

– Он мой отец! Ясно? Никакой богадельни и вытрезвителя! Ты б своих отдала?

– Конечно. За границей везде так делают или берут им няньку. Фу! Как ты это терпишь?!

– ОН! МОЙ! ОТЕЦ!

С тех пор Милочка ко мне домой не ходила. Обычно звала меня к себе.

Ее отец был каким то начальником. Я особо никогда не вникала, кто и чем занимается. Мне это было неинтересно. Он обычно вежливо с нами здоровался и закрывался в своем кабинете. Мать Милки вечно была занята масками и массажами, йогой, диетами и к нам почти не выходила. А в тот день Милка притащила меня к ним на обед. Я не отказывалась, так как была вечно голодной. Дома у нас в холодильнике валялся только лук и черный хлеб. Иногда стояла бутылка самой дешевой водки и мешочек солёных огурцов. От голода меня шатало, и пару раз я почти теряла сознание.

Мы ели на кухне, а ее отец и его гость обедали в просторной зале.