Счастья примерно по такому же сценарию желали и мне. Но вместо того чтобы выйти замуж, нарожать детей и растолстеть, я осмелилась полюбить тебя.Я приняла душ, выпила ещё чаю и улеглась в постель, когда позвонила ты.

– Птенчик, ну что там?

Вдыхая запах чистоты от свежей наволочки, я сказала:

– Два года.

– Что? – не поняла ты.

– Дали Рите, – пояснила я.

Помолчав, ты пробормотала:

– Ну, хорошо, хоть не пятнадцать. Как ты, Лёнь?

– Да ничего… Жива вроде, – усмехнулась я. – Правда, из-за всего этого я на свадьбу отца не пошла… Наверно, он жутко сердится на меня.

– Ох, ё-моё, – вздохнула ты. – Бедный ты мой птенец. Надо же было так совпасть…

– И не говори. – Нет, на самом деле я хотела, чтоб ты говорила – чтобы слушать твой голос и умываться тёплыми слезами, рваться к тебе всем сердцем, душой и телом. Желать тебя каждой клеточкой, каждым нервом, мечтать о твоих губах и пальцах.

– Когда увидимся? – хотела ты знать.

– Я бы с радостью – прямо сейчас, – призналась я. – Но это вряд ли получится. Давай завтра. Завтра у нас что? Суббота? У тебя до полпятого, а у меня выходной. Безумно хочу вырваться отсюда… Тем более, что здесь теперь поселится моя дражайшая маман.

– Тогда до завтра, – улыбнулась ты. – Целую, моя птаха.

Сна не было – я просто лежала в постели, думая о Рите. Наверно, она уже ехала в поезде к месту отбывания срока… А может, ещё только ждала отправки. Я не представляла себе, как она там выдержит эти два года. Останется ли она собой, или же её научат «уму-разуму»? Она всегда была ведомой, подчиняющейся чужой воле. Во что её там превратят? Сломают? Растопчут?

Невыносимо больно.

А в дверном замке поворачивался ключ. Какие-то голоса на лестничной площадке… Тревога царапнула мне сердце, пощекотала холодком нутро. Ну, видимо, отгуляли свадьбу. Благополучно ли, ладно ли?

Как оказалось, не совсем ладно.

Пьяного в стельку отца завели в квартиру под руки. Рубашка, которую я сегодня наглаживала в шесть утра, выбилась из брюк, бутоньерка оторвалась, галстук висел на шее развязанный. Наступив на мои сапоги, отец споткнулся и пробормотал-прошипел что-то нечленораздельное.

– Тихонько, тихонько, – сказал Денис, поддерживая его с одной стороны.

– Осторожно, – вторил ему с другой стороны Дима, лопоухий бойфренд рыженькой Ларисы. Тот самый, который пренебрежительно сказал про тебя: «Она – нетрадиционной ориентации», и который был свидетелем моего каминг-аута в тот злополучный день рождения.

Стоп! А он откуда здесь? Какого чёрта?

Моя новоприобретённая маман вошла следом за ними – пышноволосая крашеная блондинка в голубом платье со стразами. Впрочем, пышность её причёске придавала перманентная завивка. К своему возрасту она сохранила изящную фигуру, и со спины ей можно было дать максимум лет тридцать пять, но с фасада иллюзия рассеивалась. Постбальзаковский возраст был налицо.

– Димасик, не надрывайся, пусти его, – сказала она с беспокойством. – Ничего, Денис справится сам… Уложит его как-нибудь. Ох, ну надо ж было ему так нахрюкаться, а?!

– Мам, да нормально всё, – ответил Дима. – Проспится, завтра человеком будет.

Денис временно усадил отца в кресло, а Дима раздвинул диван и постелил постель. Светлана же не пошевелила и пальцем – только отдавала ценные указания, руководя погрузкой полубесчувственного тела на диван. Когда отца под белы рученьки водворили на брачное ложе, она поморщилась:

– Я с ним, пьяным, не лягу… Денис, это кресло тоже раскладывается?

– Да-да, – пропыхтел мой брат, укладывая свесившиеся ноги отца на диван.