– Лёнечка, ты что же, лекарство забыла выпить?

Я пила его, но меня вырвало. Ничто не держалось в желудке, всё выворачивалось наружу.

Александра вызывает «скорую», а я всей душой рвусь к тебе. Если б я могла, я бы вылетела из тела, прикованного к постели, и помчалась бы туда, в больницу, чтобы охранять тебя невидимым призраком. Пытаюсь взлететь, выпростать из кокона крылья, но… не могу. По щекам катятся слёзы.

Александра в светло-сером брючном костюме с длинным жакетом расхаживает по комнате:

– Ну где же эта «скорая», будь она неладна!

– Похоже, не приедет. – Каждое произнесённое слово раскачивает меня, как штормовой ветер. – Езжай, опоздаешь…

Лицо Александры расплывается в моих глазах овальным пятном, только взволнованный блеск глаз пробивается, как далёкий свет звёзд.

– Угу. И оставлю тебя тут в таком состоянии?

– Езжай… Яне нужно… будь рядом.

– Мы уже опоздали, Лёнечка. Уже восемь часов. Операция началась.

Началась… Опоздали. Не приехали, не поддержали, ты там одна. Пальцы Александры вытирают с моего мертвенно-белого лица слёзы:

– Ш-ш… Тихо, солнышко, не переживай. Всё будет нормально.

Я вижу себя как будто со стороны и сверху. Мне легко, боли уже нет, и меня переполняет нежность – к тебе, к Александре, к врачам «скорой», которые вошли в квартиру. Мятая постель, моё тело на ней… Нос заострился, губы посерели, и рот приоткрыт тёмной щелью, волосы размётаны по подушке. А ведь действительно, похожа на эту актрису. Глаза очень большие. Глядя на себя в зеркало каждый день, я никогда не видела того, что вижу сейчас. Совершенно другими глазами я с удивлением рассматриваю себя и даже себе нравлюсь.

Иглы вонзаются в вены, и я снова чувствую мучения. Боль означает, что я жива. Но она постепенно отступает.

Через два часа я уже пью смородиновый чай с мелиссой, сидя в постели. Остаётся лишь слабость и тупая, затихающая, как уходящая вдаль гроза, головная боль. И давящее чувство вины перед тобой – за то, что оставили тебя одну.

– Ничего, – утешает Александра. – Яська в надёжных руках.

Да уж… Юля там, конечно, вовсю старается в наше отсутствие.

Вечером мы всё-таки едем к тебе. Я уже сносно себя чувствую, хотя Александра и хотела оставить меня дома. Но я так рвусь в больницу, что ей проще мне уступить, чем спорить и пререкаться.

Мы думали, что после операции тебя поместят в реанимацию, но ты уже в своей палате и даже очнулась от наркоза. На правом глазу у тебя толстая повязка, головной конец кровати приподнят под небольшим углом, и ты, прикрытая по грудь одеялом, с улыбкой слушаешь Юлю. Та, сидя на табуретке рядом с тобой, рассказывает анекдот.

– Заходит девушка в парикмахерскую. Просит: «Мне что-нибудь покороче». Мастер спрашивает: «Каре, под мальчика?» – «Под машинку». Ну, парикмахер бреет её налысо. Она такая смотрит на себя в зеркало и говорит: «Нет, не то. Давайте каре попробуем».

В общем, я зря беспокоилась: судя по твоей улыбке – ещё слабоватой и усталой – тебе совсем не скучно. Увидев нас с Александрой, Юля замолкает и встаёт. Её светлые волосы, завитые и уложенные с «мокрым эффектом», чуть выглядывают из-под белой шапочки, в розовых мочках ушей блестят маленькие золотые серёжки.

– Операция прошла успешно, всё в порядке, – спешит доложить она, радостно сияя глазами, будто сама лично тебя прооперировала, а не хирурги.

Перед твоей сестрой она лебезит, будто перед непосредственным начальством. Александра, завораживающе улыбнувшись, галантно-изящным, по-кошачьи мягким жестом приглашает её в коридор.