— Дороти. Удивительно, что она от вас не убежала. Вообще-то она чужих не жалует. — Фрэнк бросил на меня взгляд: — Что с вами?

— Мы с ней не чужие, — выдавила я.

— В смысле?

— Мы с Дороти давние приятели. Я знала ее еще до того, как она появилась здесь. Еще когда она жила в Монтаре.

Он пристально посмотрел на меня.

— Как, говорите, вас зовут?

— Элли.

— Эндерлин?

Я кивнула.

Он уставился в землю. Мы оба молчали. Наконец он поднял глаза:

— Вы сюда не корову доить приехали, так ведь?

— Так.

И тогда он сказал нечто совершенно для меня неожиданное:

— А я всегда знал — рано или поздно вы объявитесь. Даже, можно сказать, поджидал вас.

— Ждали меня?

— Да. И рад, что вы здесь. Мне надо с вами потолковать. — Фрэнк неуверенно глянул на холм. — Только вот у меня там орава ребятишек дожидается представления. Послушайте, не уезжайте. Вечером, когда все разойдутся, мы сядем и спокойно поговорим.

— Хорошо, — ответила я.

У меня голова шла кругом, чересчур стремительно развивались события. Этот человек, это место… Хотелось разобраться во всем, но в глубине души было страшно.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. Мы с детьми сидели кружком на валках сена, и Фрэнк показывал нам, как доить Табиту. Дети по очереди пробовали проделать то же самое, за ними нехотя по одному подходу к «снаряду» совершили их родители, а затем настал мой черед усесться на металлическую табуретку. Мне не доводилось доить коров, и трудно сказать, чего я ждала, но не такого уж точно. Сосок выглядел как палец или как вялый пенис. Я сжала, потянула, направляя струйку молока в пластиковую чашку, и в этот момент Табита подняла хвост и — плюх! — выдала солидную порцию пахучего дерьма. Дети пришли в восторг, кто-то из них тут же окрестил это «непотребным непотребством». Молоко пить я отказалась, хотя все остальные выпили то, что надоили.

— Пей! — раздался чей-то вопль.

Ага, тот самый пацан, что гонялся за кудлатым Буяном. К нему присоединились другие, и скоро все дети хором скандировали: «Пей! Пей! Пей!» Пришлось подчиниться. Молоко было теплым, сладковатым на вкус, я с трудом проглотила.

— Деревенская жизнь не для меня, — заявила я однажды, сидя с Лилой на крыльце белого фермерского дома, в считанных метрах от этого самого места. Мы развалились в креслах-качалках и потягивали домашний лимонад, терпкий, с мякотью и крупинками не растаявшего сахара. — Лимонад, крыльцо, качалка — еще куда ни шло, это мне нравится, — я позвенела кубиками льда в пластиковом стакане, — вроде как в сериале «Уолтоны». А все остальное — картошку копать, свиней кормить, навоз вывозить, вставать ни свет ни заря… нет уж, увольте.

— Ты бы привыкла, — сказала Лила.

— Не-а.

Она покачалась в кресле, подняла лицо к солнцу и заговорила, не открывая глаз:

— Вот ты живешь и думаешь, что только так и можешь существовать, боишься даже на шажок отойти в сторону. Но если бы деваться тебе было некуда — ну, скажем, землетрясение, город сгорел и ты оказалась в деревне, где натуральное хозяйство — единственный способ выжить, — ты бы справилась. А может, даже и полюбила бы такую жизнь. Поняла бы, что она тебе больше подходит, чем нынешняя.

— A «MTV» у меня будет? — поинтересовалась я, наливая себе вторую порцию лимонада из холодного металлического кувшина.