|
И после этого у нас с ним никаких проблем не было. Он работал на ферме, возился с Талли. К тому времени девчушка, которая купила Дороти у вашей сестры, переехала и оставила лошадь у нас. Уилл ухаживал за ней как за своей собственной. Ездить на ней не ездил, а стойло убирал каждый день, кормил, чистил, водил на водопой к ее любимому ручью. В жизни не видал, чтоб кто-нибудь так заботился о лошади. Он жил у нас уже несколько недель, когда однажды за ужином Нэнси вдруг спрашивает: а что сталось с той милой девушкой, которая привела нам Дороти? Мы с ней стали вспоминать, как же ее звали? Знаете, как оно бывает — у обоих на языке вертится, а никак не припомнить. И тут Уилл тихо так говорит: «Лила». И сразу встал из-за стола и пошел к себе. Сказал, что неважно себя чувствует.
Перед сном Нэнси пошла его проведать, но он ей не открыл и еще дня два не выходил из своей комнаты. Странное дело, но мы и знать не знали, что Лилу убили. Уже много позже я нарочно просматривал газеты за то время — громкое было дело, а мы ни сном ни духом. Я так думаю, нам было не до того, что творится вокруг, потому как мы из сил выбивались, чтоб настоящими фермерами заделаться, да и родителями были еще совсем зелеными. В общем, имя вашей сестры в следующий раз всплыло только шесть лет тому назад. Нэнси и Талли уже спали, я сидел в этой самой комнате у камина. Смотрел на огонь, слушал, как потрескивают дрова. Вдруг шаги на лестнице. Должно быть, Уилл меня не заметил, иначе нипочем не сделал бы того, что сделал… Я глубоко вздохнула и зажмурилась. Хотелось потянуть паузу, как-то подготовиться. Сейчас история изменится раз и навсегда. Еще мгновение — и книгу Торпа, единственную известную мне версию последних дней Лилы, можно будет сдавать в утиль. И что странно — история, поведанная Торпом, так колоритна, так убедительна, каждое предположение подтверждено кучей фактов, каждое слово направлено на то, чтобы убедить читателя: все это произошло на самом деле и произошло именно так. И тем не менее я верила: подлинной была не она, а история Фрэнка, бесхитростная и простая. Я и хотела и не хотела слушать дальше. Так бывало в детстве, когда после ужина мы с Лилой забирались к папе на колени и он рассказывал нам историю про золотую руку. «Отдайте мне мою золотую руку!» — жутким басом хрипел папа, а мы с Лилой визжали от ужаса и восторга и ждали, что вот сейчас, сейчас он вскинет руки, схватит нас обеих и вскрикнет: «Попались!» Я всегда думала, что это его любимая «страшилка», а когда подросла, он признался мне, что других просто не знал. — Уилл подошел к тому столу, — Фрэнк показал на старинный дубовый секретер, — вынул из кармана ключи и принялся один за другим открывать маленькие ящички, пока не добрался до того, который искал. После автомобиля секретер был единственной стоящей вещью в его хозяйстве. Его оставила Уиллу наша двоюродная бабка, а когда родители продали дом, ему негде было его держать, ну я и взял секретер на сохранение. Но ключ всегда был только у него. Мне нравилось, что эта штуковина стоит у меня, — Уилла где-то носит по жизни, а я погляжу на нее, и вроде брат ближе. Что он там держал, точно не знаю. Время от времени Уилл его открывал и убирал в какой-нибудь из ящиков то газетную вырезку про свою группу, то корешок от билета или фотографию. Я сидел и молчал, сам не знаю почему. Поначалу собирался что-то сказать, а потом увидел, как он ключ вытащил, и… не знаю, захотелось, что ли, секрет его выведать. Он что-то достал, снова запер ящик, и тут я шевельнулся. Он услыхал, вздрогнул и обернулся. А я включил свет и хотел было пошутить — мол, бродят тут всякие по ночам — и вижу у него в руке цепочку… — Какую цепочку? — спросила я, уже зная ответ. Фрэнк встал, подошел к камину. Достал из нефритовой шкатулочки в виде курицы маленький ключик и направился к секретеру. |
