— Я бы с дорогой душой, но сама сегодня заканчиваю в библиотеке в четыре, а на полпятого записана к зубному, на другом конце города. На автобусе никак не поспеть.

— Ладно, неважно.

Лила открыла дверь, я, как было у нас заведено, откозыряла. Две, может, три секунды я вслушивалась в привычные звуки внешнего мира, ворвавшиеся в наш тихий дом: проехала машина, вниз по крутой улице скатился мальчишка на скейтборде, обрывок музыкальной фразы долетел из распахнутого окна на той стороне. Затем дверь тихо закрылась — Лила ушла. Позже я бесчисленное количество раз вызывала в памяти этот миг, и мне казалось, что не замок щелкнул тогда, а в душе у меня раздался едва различимый щелчок. Если бы я только прислушалась, если бы обратила внимание, возможно, я сумела бы что-то изменить.

Вечером я сказала родителям, что Лила будет поздно, и мы легли спать как обычно. На следующее утро, когда я спустилась в кухню, мама, стоя у рабочего стола, жевала хлопья и просматривала свои записи по судебному делу, а папа сидел за обеденным столом с газетой и тостом, намазанным маслом.

— Пойди разбуди свою сестру, Элли, — сказала мама. — Надо же, до сих пор валяется! А ей к девяти на лекцию.

Я пошла наверх, постучала. Лила не ответила, и я заглянула в комнату. Кровать заправлена, накидки на подушках и покрывало не смяты. Собраться и уйти незамеченной она не могла: наша общая крохотная ванная располагалась впритык к моей комнате, а Лила всегда принимала по утрам душ под «KLIV». Я бы непременно услышала.

Я вернулась на кухню. Мама у раковины мыла свою миску.

— Ее нет! — объявила я. — Похоже, она не ночевала дома.

Мама с мокрыми руками обернулась ко мне:

— Что?!

Папа в изумлении оторвался от газеты:

— И не звонила?

— Она тебе не говорила, куда собирается вечером? — спросила мама.

— Нет. Вообще-то утром она была расстроена, но в чем дело, не призналась.

— А этот парень, с которым она встречается, — продолжала расспрашивать мама, — кто он такой? Ты в курсе?

— Она меня не посвятила.

Я снова поднялась в комнату сестры и сняла со стены над письменным столом ее график. Мы позвонили в редакцию «Стэнфордского математического журнала», где Лила работала несколько дней в неделю. Она пропустила вчерашнюю пятичасовую летучку.

— Очень странно, — заметил редактор. — Такое с ней впервые за два года.

Потом мы позвонили некоему Стиву, который вел семинар в семь вечера; она и семинар пропустила.

Тут уж папа позвонил в полицию и заявил о пропаже дочери. К нам явился полицейский, попросил фотографию Лилы, засунул в пластиковый конверт и ушел, а мы сели в гостиной ждать телефонного звонка. Это было в четверг. Два дня о Лиле ни слуху ни духу. Словно она отправилась на станцию, купила билет в тридесятое государство и как в воду канула.

А в субботу в Хилдсбуре нашли ее рюкзак, с нетронутым кошельком, ключами от дома и учебниками. Пропала только тетрадка на пружинке, толстенькая такая, в клетчатой обложке. А тетрадка, я знала, непременно была в рюкзаке, когда Лила уходила, потому что сестра никогда с ней не расставалась. Это был ее дневник, но дневник необычный. Вместо слов он был набит цифрами; страница за страницей — сплошь формулы убористым Лилиным почерком. Для меня прочесть хоть одно из вычислений было равноценно попытке очень-очень быстро произнести какое-нибудь слово раз десять подряд; сами по себе цифры и буквы знакомы, а вместе — абракадабра какая-то, шпионский шифр, разгадать который по зубам лишь специалисту. Я бредила неформальной музыкой и восточноевропейскими романами, а Лила все свое время отдавала уравнениям и алгоритмам, длинным цепочкам знаков и цифр, сверху донизу заполнившим страницы в клетку.