— Значит, ты еще не знаешь? Я был уверен — что-то уже известно, когда увидел, как Майк выезжал с Чилтерн-авеню в половине восьмого утра. — Он с силой дохнул на одно из окон Уэксфорда и начал чертить на стекле одну из своих диаграмм. — Интересно, что он там делал? — задумчиво сказал оп.

— Вопрос не ко мне. Я ему не нянька. — Уэксфорд свирепо посмотрел на доктора и нарисованную им поджелудочную железу человека. — Я мог бы поинтересоваться тем, что ты сам там делал, если на то пошло.

— У меня там пациент. У докторов всегда найдется объяснение.

— Также как у полицейских, — резко ответил Уэксфорд.

— Сомневаюсь, чтобы Майк оказывал помощь человеку, которого разбил паралич. Это самый тяжелый случай, который мне встретился с тех пор, как меня вызывали к одному бедному старику, которому стало плохо на платформе вокзала в Стоуэртоне в прошлом феврале. Я тебе не рассказывал об этом? Старик провел здесь праздник, поехал на вокзал и тут выяснил, что забыл один из своих чемоданов в отеле, в котором останавливался. Вернулся за ним, перенервничал, и потом…

Уэксфорд сердито прорычал:

— Ну и что? Мне-то зачем это знать? Я считал, что ты должен лечить своих пациентов, соблюдая конфиденциальность. Меня самого разобьет паралич, если ты будешь продолжать в том же духе.

— Вероятность этого, — мягко сказал Крокер, — и подвигла меня на этот рассказ. — Он показал мизинцем на панкреатический островок на своем рисунке. — Тебе нужен новый рецепт на твое лекарство?

— Нет, у меня еще полно этих проклятых таблеток.

— А вот этого не должно быть, — сказал Крокер, ткнув в него мокрым пальцем. — Ты должен принимать их регулярно.

— Уходи. Сгинь. Тебе что, нечего больше делать, кроме как уродовать мои окна своими отвратительными анатомическими исследованиями?

— Уже ухожу. — Доктор танцующей походкой подошел к выходу и, помедлив в дверях, зачем-то подмигнул Уэксфорду.

— Дурак, — проговорил Уэксфорд в пустой комнате. Но визит Крокера оставил у него тягостное ощущение. Чтобы избавиться от этого, он принялся читать сообщения, которые прислала ему лондонская муниципальная полиция о друзьях Джеммы Лоуренс.

В основном это оказались люди из театральных или околотеатральных кругов, но ни одного из них он не знал. Его собственная младшая дочь только что закончила театральную школу, и от нее Уэксфорду стало известно о многих актерах и актрисах, чьи имена не были слишком популярны. Ни одной из этих фамилии он не встретил в присланном списке и понял, чем все эти люди занимались, только потому, что почти возле каждого имени стояла надпись «актер», или «помощник режиссера», или «модель».

Это была странствующая публика, — по собственной профессиональной терминологии Уэксфорда, — без постоянного места проживания. Полдюжины из них привлекались за храпение наркотиков или за то, что в их домах курили марихуану. Еще двое или трое подвергались штрафам за действия, которые могли привести к нарушению общественного порядка. Должно быть, устраивали какую-нибудь демонстрацию или публично сбрасывали с себя одежду в Альберт-Холл, предположил он. Никто из них не давал приюта Джону Лоуренсу, ни один, ни в прошлом, ни в настоящем, не проявлял склонности к насилию или извращениям. Он сделал вывод, читая между строк, что все они скорее стремились как можно дольше не обзаводиться детьми, чем мечтали о них.

Только две фамилии в списке говорили ему о чем-то. Это — балерина Леони Уэст, чье имя когда-то не сходило с уст, и телевизионный актер, чья физиономия так часто мелькала на экране телевизора Уэксфорда, что его уже почти тошнило от пего.