Вопрос: Каких тайн? Приведите пример.

Ответ: Слушайте подкаст! Я ничего не скрываю.

Вопрос: Ответ принимается. Как же эта история превратилась в подкаст?

Ответ: В прошлом я работала на «Werner Entertainment Company» консультантом криминальных программ, и у меня остались там знакомые. Во время обеда с одним из них я упомянула свое расследование. Я представляла конечный продукт в виде статьи, но мой друг пришел в восторг, и не успела я опомниться, как родился подкаст.

И разве мы этому не рады? Следующая серия «Пересмотра» будет доступна для скачивания завтра. В ожидании я почитаю страничку Парнелл в «Твиттере» — вдруг найду дополнительные подсказки? Оставляйте свои конспирологические гипотезы в комментариях, где им самое место.

В статье была указана вчерашняя дата. Значит, новую серию уже выложили. Не успела я и глазом моргнуть, как мои пальцы сами нашли сайт «Пересмотра» и нажали кнопку «Загрузить». Я жалела о знакомстве с первыми двумя сериями; ненавидела посеянное ими семя сомнения. «Уоррен Кейв виновен, — строго напомнила я себе. — Не слушай подкаст».

Я вернулась к статье и стала листать комментарии. Зря. Осмелевшие от собственной анонимности комментаторы писали такие гадости о моих матери и сестре, какие мне даже в голову не приходили, — а ведь я злилась на них нещадно и по праву.

Я переключила мобильный в авиарежим и подумала: хорошо, что Калеб не посвящен в эту неразбериху. Он бы не понял моих семейных сложностей. Да и как ему понять? Разительное отличие наших семейств стало очевидно с первой же поездки к нему домой, в Новую Зеландию, на Южный остров, где мы праздновали Рождество. Родные Калеба оказались замечательными людьми, причем все: мама — педиатр, отец — плотник, оба преданы своей работе. У старшей сестры Калеба, Молли — холеной женщины и умнейшего адвоката, — была своя семья: добродушный приветливый муж и двое очаровательных розовощеких детей.

Перед знакомством с родными Калеба я нервничала, тем более оно пришлось на религиозный праздник. Я давно отреклась от организованной религии; убийство отца и уход матери в секту убедили меня, что никакого высшего замысла не существует, а милостивого Бога — и подавно. Перлманы же, наоборот, относились к рождению Иисуса Христа серьезно. Я с удивлением наблюдала, как Калеб, который на моей памяти ни разу не посещал церковь и часто ругал христианских священников в Африке, во время католической мессы выполнял все положенные ритуалы — встать-сесть-преклонить колени — и без запинки произносил молитвы. Я боялась, что ему будет стыдно за мое неверие, однако ни Калеба, ни его семью мой вялый атеизм, похоже, не волновал.

Лишь вечером, после того, как открыли третью бутылку вина и Молли четыре раза обыграла всех в рамми, я начала расслабляться — и тут же ощутила горькую печаль. У меня никогда не будет взрослых отношений с родителями. Отца отняли, когда я была еще подростком; мать нас бросила и четко дала понять, что лучше ее не разыскивать. Остаток праздника любые действия миссис Перлман, которые хоть чем-то напоминали мне о матери — выпечка печенья, декламирование стиха, определенный смех, — вызывали в моей душе смятение.

По пути домой, в Окленд, я едва не призналась. Я была в шаге от того, чтобы выложить Калебу все: о страшной гибели отца и мучительном угасании матери, даже о той боли, которую причинила мне Лани.