Уэстмор улыбнулся.

— Истер, вам и вашему миру можно позавидовать. В моем мире все завязано на деньгах. Люди делают все ради них. Деньги — это их бог. Только ради них они и живут. Встреча с человеком, вроде вас, для меня как глоток свежего воздуха. Такое чувство, что деньги вас не волнуют.

Она вернула листы в блокнот, и положила его обратно в рюкзак.

— Деньги редко когда бывают нам нужны. Никогда не хочется от них зависеть. Чем больше люди начинают нуждаться в деньгах… тем менее настоящими они становятся.

— Хорошо сказано.

— У жителей холмов, коли на то пошло, деньги сродни болезни. Вещи, для которых они нужны людям, портят их, и даже губят. — Она сглотнула. — Вот, что случилось с моим добрым мужем, Нутом.

Она смотрела перед собой.

— У меня есть дочь — ее зовут Линетт. И я боюсь, что Линетт — одна из тех людей, которые плохие уже с рождения.

Какие-то странные вещи ты говоришь о собственной дочери, — подумал Уэстмор.

— Нут был замечательным человеком, и я очень сильно его любила. Мы поженились более двадцати лет назад. Он был всем для меня… Но потом Линетт подсела на ту штуку, которую называют «мет». Многие люди подсаживаются на нее. Раньше самогонка выворачивала людские жизни наизнанку, а сейчас у молодых появился этот «мет».

— Боюсь, эта штука разрушает уже всю страну.

Истер безучастно кивнула.

— И Линетт, моя с Нутом плоть и кровь, подсадила на эту штуку и Нута тоже. Понимаете, им вдруг стали нужны деньги, чтобы покупать ее. А этот «мет»… Эта проклятая штука заставила моего мужа влюбиться в мою же дочь.

СРАНЬ господня! Жесть какая-то!

Это все из-за той штуки, Уэстмор. Это она их испортила. Поэтому Нут начал продавать вещи из дома. Продал много золотых вещей, оставшихся от дедушки. А также драгоценности, хранившиеся у нашей семьи веками. А Линетт, она делала ради денег куда более худшие вещи. Вещи, о которых мне стыдно вам говорить…

Уэстмору не пришлось удивляться. Он попытался найти какие-нибудь утешительные слова, но смог лишь произнести:

— Истер, не ворошите то, что вас расстраивает.

На что она снова нежно улыбнулась.

— О, я не расстроена. Нут, как я вам сказала, умер из-за нее. Но как говорил дедушка, смерть это всего лишь перемещение духа в другое место.

— Конечно, — пробормотал Уэстмор.

— Каждое утро, просыпаясь, я говорила Нуту: «Ты — все для меня". И ради него я пошла бы на все. На все. Это была правда, и он знал это. А потом…

Долгая пауза была хуже рыданий.

— Я потеряла все.

Это была трагедия. Уэстмор едва знал ее, но не мог не посочувствовать этого. Однако, даже после всего рассказанного, Истер продолжала еле заметно улыбаться.

Это было хуже всего. Улыбка была всем, что у нее осталось, учитывая разрушившую ее жизнь потерю.

Истер посмотрела на него, не из жалости к себе, а скорее из простого любопытства.

— Вы когда-нибудь любили кого-нибудь очень сильно, Уэстмор? Так сильно, что пошли бы ради этого человека на все?

Уэстмор чувствовал себя ошеломленным. Он с трудом пытался подыскать слова для ответа. И при этом испытывал к ней еще большую зависть. Он ответил жестко, тоном, который, как он надеялся, звучал лишь полусерьезно:

— Боюсь, аллеям любви я никогда не найду места в своей жизни…

— О, очень жаль. Потому что когда все по-настоящему, как у нас с Нутом — это настоящее чудо.

Она понизила голос.