Можно было лететь на Луну. Можно было придумать космический санаторий для сердечнобольных. Можно было просто сидеть в воздухе. Все это разрешала своим открытием Лайка.

Семь дней жила она в спутнике. На восьмой кончился кислород…

А в институте осталась стоять пустая клетка. К ней прибили табличку: «Здесь жила Лайка». И никого в эту клетку не пускали.

Пустая клетка напоминала о том, что следующего космонавта надо вернуть на Землю.

Добрый карандаш

Зима забаррикадировала Борькину улицу сугробами. И теперь, просыпаясь по утрам, он слышал, как состругивают снег с тротуаров лопаты дворников.

На пустыре за пограничным домом открыли каток, и в самом центре его, там, где когда-то двое смельчаков запускали ракету, домоуправ установил елку. Борька видел однажды собственными глазами, как вокруг нее катались, взявшись за руки, Гена и Любка. Гена, изогнувшись ласточкой, сделал на одном коньке восьмерку. И Любка, в красном свитере и такой же красной шапочке, тоже сделала восьмерку. Потом они стояли, разговаривали. Снег сверкал на Любкиной шапочке золотыми блестками. Любка улыбалась Генке так, словно она была не Любка, а фея.

Все были счастливы, даже домоуправ. Он совсем забыл про историю со взрывом. Но остались в доме молчаливые свидетели неприятного события, которые волновали Борьку больше упреков. Ему попадались на глаза то маленький пестрый матрац, на котором в углу за диваном спала Тяпа, то ее жестяная миска на кухне, в которую заботливая хозяйка еще недавно складывала кости. Хуже всего было тогда, когда начинались разговоры, какой, мол, ласковой и умной собакой была пропавшая. В такие минуты Борька не выдерживал, хватал шапку и, не говоря ни слова, исчезал из дому. Он носился по улицам, придумывая на ходу сотни вариантов спасения Тяпы. Обычно Борька так увлекался, что не замечал наступающей темноты и возвращался домой, когда дом уже сверкал огнями.

«Вот он — домище какой, — поглядывая на освещенные окна, вздыхал Борька. — Может, две тысячи людей живут в нем, а может, и больше. И никому нет дела до того, что где-то замерзает Тяпа. Генка? Лучше о нем не думать. Наверное, сидит изобретает ракету. Или с отцом журналы рассматривает. Каратовым почтальон приносит столько журналов, что и названий всех не упомнишь».

Еще совсем недавно Борька завидовал Гене: у того отец журналист, а у него обыкновенный токарь. Но после того как весь 6 «А» побывал на «Шарике» (так ласково зовут приятели отца свой завод шарикоподшипников) и Борька увидел там протянутый через весь цех плакат «Равняйтесь на товарища Смелова!» — у него словно глаза открылись.

Вечером, когда отец принялся, по обыкновению, пить чай из большой кружки с цветочками, Борька уселся напротив и стал разглядывать его брови, глаза, нос так пристально, что старший Смелов даже встревожился.

— Ты что это на меня уставился? — изумился он. — Я тебе кто — Аполлон Бельведерский? Иди-ка ты лучше спать.

И Борька отправился спать, унося в сердце тепло от мысли, что рядом с ним, под одной крышей, живет человек, на которого все равняются…

«Может, пойти домой, сыграть с отцом в шахматы? — Борька посмотрел на свои окна и сразу же раздумал: — Нет, еще погуляю. Отец, видно, сидит за чертежами, раз зеленая лампа горит…»

Когда ты один и тебе грустно, мысли плывут непрерывно. И кажется, что и домá, и заборы, и уличные фонари внимательно слушают тебя. Вещи — отличные собеседники и никогда не прерывают речей. И если ты внимателен, они и сами расскажут тебе немало интересного.

Много историй, грустных и веселых, рассказывают Борьке огоньки в окнах. По тому, как светится на втором этаже красный абажур, можно определить, пришла с работы дрессировщица Софья Лэп или в доме хозяйничает ее старая нянька Анфиса.