– Давай их к машине, старшина! – раздается командный голос.

– Документы есть? – У меня ощупывают карманы. – Вы откуда?

– С корпоратива, – нехотя отвечаю я. – У меня пропуск в Останкино, во внутреннем кармане.

– Мы с телевидения, – вторит Хижняк.

– Ща разберемся, с какого вы телевидения! – цедит старшина, залезает ко мне во внутренний карман, достает пропуск и... «беломорину». – О-па! А это чё у нас тут?

– Сигареты.

– Какие сигареты? – Он рывком разворачивает меня лицом к себе. – Какие сигареты, а?

Мент подносит «беломорину» к носу. Мент нюхает ее. Его глаза начинают блестеть.

– Торчки, – удовлетворенно замечает он.

– Этот тоже полный, – второй мент достает из кармана Хижняка пакет с содержимым бурого цвета и поднимает его вверх, держа двумя пальцами.

– Приехали вы, ребята...

«Какое же блядство!» – думаю я, пока на нас защелкивают наручники и заталкивают на заднее сиденье ментовской машины.

Мы довольно долго едем в отделение, и Хижняк переговаривается с ментами, а мне почему-то настолько все равно, будто меня здесь нет. Я смотрю в окно на ночную Москву, пока сидящий между нами старшина говорит про «распространение» и «барыг». Изредка хрипит милицейская рация. Хижняк вспоминает про понятых, которых ему обещают найти в отделении «в пять сек». Мне становится отчаянно жалко Наташу, которой я обещал вернуться два часа назад. Огни смазываются и сливаются в один длинный красно-желтый неоновый поток.

Потом нас вытаскивают на улицу, Хижняк отводит старшину в сторону, что-то тихо говорит ему, тот бурчит в ответ. Несколько секунд они переговариваются, потом мент качает головой. Хижняк возвращается, и мы ныряем под навес над входом в отделение. Кажется, начинается дождь.

Меня заводят в кабинет с желтым от никотина потолком, сажают на стул перед столом, за которым сидит майор с красными глазами. На все его вопросы я стандартно отвечаю «нет» и «не знаю». Отказываюсь подписывать протокол. Прошу сделать телефонный звонок. Узнаю, что «позвоню, бля, с зоны». Киваю. Пока он пуляет в меня очередями мата, статьями УК и разными эпитетами, характеризующими мою деятельность по сбыту наркотиков, я тупо смотрю перед собой на белую раму окна и вспоминаю сон с ментокатерами. «Не из Англии, не из Англии...». Ненавижу все это, ненавижу себя в этом...

– Вот скажи мне, Хижняк, почему ты все время на залупе? – Я заваливаюсь на лавочку в обезьяннике и растираю онемевшие от браслетов запястья.

– Да пошел ты! – лениво бросает он.

– Ты постоянно провоцируешь меня, постоянно доебываешься. – Левое запястье начинает отходить. – Тебе драйва не хватает?

– Может, ты меня раздражаешь!

– Чувак, а ты никогда не думал, о том, как ты раздражаешь?

– Это проблемы окружающих.

Повисает пауза. Странно, но я уже не чувствую ни злости к Хижняку, ни даже страха. Ничего. Опустошение. Молча лежим минут пять, оба в одинаковой позе: руки под головой, взгляд уперт в потолок. Отчаянно хочется курить.

– Старшина! – зову я. – Товарищ старшина! Командир, начальник, как это говорится?

– Чё орем? – Почему-то старшина кажется мне похожим на здоровенную мышь. Серая форма, бегающие глаза. Даже его поигрывание рукой на поясе выглядит как-то уж слишком мультипликационно.