И ты бы так сделал вчера. Позавчера. Год назад. Это было бы правильно. So nice. Но тут случается нечто незапрограммированное. То ли сцена получилась слишком длинной. То ли ты устал. То ли тебе плевать, и ты не хочешь больше врать, сохраняя чужие нервные клетки.

Ты закуриваешь, смотришь прямо на нее, упираешься рукой в стол и говоришь...

Очень трудно сказать девушке: «Я не люблю тебя». Абстрагироваться от этих глаз брошенного щенка, поджатых губ, дрожащего подбородка. Собраться и выдохнуть эти четыре слова. По уму, Миркин, тебе бы следовало прикусить язык и слиться, не вызывая лишней агрессии. Но что-то то щелкает у тебя в башке. Что-то такое, внутри, говорит тебе: а какого, собственно, черта?! Последняя мысль, на которой ты фиксируешься, довольно пошлая, но вместе с тем справедливая: «Она моя жена? У нас трое детей? У нас за плечами несколько лет совместной жизни? Или один случайный секс под кислотой в чужом городе?» И ты разлепляешь пересохшие губы, резко втягиваешь ноздрями воздух, и говоришь ей, глядя в глаза:

– Понимаешь, Даша, я не люблю тебя. Я люблю другую женщину. Прости. – Не человек, а сплошное чистосердечное признание...

– Что?! Что ты сказал?!

– Я люблю другую женщину.

– Значит... значит это правда? Ты и эта, – она внезапно теряет голос, – Наташа?

– Какая разница?

– Эта манерная самовлюбленная сучка?

– Довольно сложная характеристика.

– Ты и она! – Она смахивает слезу, начинает истерично подхихикивать. – Господи, как же просто все, хаха-ха! Как же просто, а? Пришел на работу – трахнул коллегу, поехал в школу – трахнул учительницу. Ты же играешь с девочками, да? Для тебя это все – времяпрепровождение!

– Я бы не стал все так упрощать, но...

Но в ответ я получаю пощечину. Брошенное на выходе «тварь!», то ли мне, то ли Наташе. Хлопок дверью и быстро удаляющийся стук каблуков. Реквизиторы могут разбирать сцену.

– Вас ожидают? – спрашивают меня в холле «Остерии».

– Да, дяденька лет пятидесяти, он еще за собой охранников всюду водит. Не знаете, где он сидит?

– Я не уверен, – человек прищуривается, должно быть, мой вид: черная вязаная шапка, темные очки, вываренная фиолетовая футболка, джинсы в чернильных потеках и грязно-белые кеды, сильно его смущает, – кажется, на втором этаже...

– Это мой папа, можете быть уверены. Это он! – взбегаю на второй этаж, нахожу столик, плюхаюсь напротив отца. – Привет!

– Ты опоздал на двадцать минут. – Папа тушит сигарету, стряхивает крошки с лацканов своего серого костюма.

– Пробки, пап.

– Как-то ты странно одет, – смотрит на меня недобро.

– Дикие пробки, пап. – Я отвлекаюсь на симпатичную хостесс, так что вопроса, собственно, не слышу.

– При чем тут пробки? Я говорю, вид у тебя дурацкий.

– Что? – оглядываю себя, пожимаю плечами. – Мне кажется, ничего выгляжу.

– Что ты будешь есть?

– Суп.

– Какой?

– М-м-м... да все равно. – Я снимаю очки.

– Андрей, я хочу серьезно поговорить с тобой, – он смотрит на часы.

«Интересно, сколько мне осталось продержаться?»

– Как ты полагаешь, о чем я думал, когда забирал тебя из ментовки?

– Менты совсем оборзели? Всего лишь марихуана, откуда такой прайс? Моей любовнице уже исполнилось восемнадцать?

– Прекрати паясничать!

– Па-ап, ну в самом деле, откуда мне знать, о чем ты думал?

– Правильно.