— Ну же, Фрэнк, прошло две секунды, и, пока я говорю, еще четыре, а ты все не двигаешься с места!

Фрэнк выбросил вперед руки и, опираясь на них, перекинул торс. Боль, словно током, ударила по культям отозвалась в животе. На мгновение он замер, поднимая взгляд на гигантскую зловещую фигуру, стоящую перед ним, ведь до сих пор он только слышал голос своего истязателя и ощущал боль, которую наносил острый безжалостный коготь. Кто же тот, кто издевается над ним и предает его медленной мучительной казни? Как бы ни был страшен этот лик, он, Фрэнк Леоне, найдет в себе силы и взглянет на это абсолютное зло, воплощенное для него пока лишь в человеческой речи и в нечеловеческой, звериной, острокогтистой лапе. Фрэнк словно предчувствовал, что увидит сейчас лицо того, кого он хорошо знает. Да-да, ощущение тайны, которая вот-вот будет разгадана вдруг поднялось из глубин его души. И если он узнает в лицо своего мучителя, то ужасные чары падут, и он, Фрэнк, снова станет невредим, он взглянет вниз и снова увидит под собой свои ноги. И тогда он побежит и вырвется из этой темницы.

— Не смей смотреть мне в лицо! — закричало чудовище, загораживаясь огромной лапой. Но Фрэнк все же увидел, это было лицо…

Сигнал подъема уже прозвучал, Фрэнк открыл глаза, просыпаясь на этот раз уже окончательно. За решеткой окна голубело небо и солнечный луч скользил вдоль стены. Из соседних камер доносились голоса перешучивающихся зэков. Снизу от двери в блок раздалось несколько отрывистых команд. Фрэнк узнал голос старшего надзирателя Уоллеса. «Значит, сегодня понедельник», — подумал Леоне, откидывая одеяло. Но тягостное ощущение кошмара вдруг снова охватило его, хотя он был уже здесь, в своей камере, реальность которой не оставляла никаких сомнений. «Чье, чье же это все-таки было лицо?» — мучительно пытался вспомнить Леоне.

Тюрьма «Рэдстоун», где отбывал свой срок Фрэнк, отличалась своей либеральностью. Здесь делали ставку на гуманность отношения к заключенным. Во всем, начиная с интерьера камер, формы одежды осужденных и кончая меню, которое предлагалось в столовой, чувствовались доброжелательность и сострадание. Конечно, и здесь были решетки и стальные двери, вооруженная охрана и сигнализация, видеосистема, позволяющая контролировать коридоры, и другие аксессуары, без которых немыслимо подобное заведение, но по сравнению с другими тюрьмами «Рэдстоун», пожалуй, больше походила на пансионат. Камера Фрэнка Леоне находилась во втором ярусе на солнечной стороне. Здесь было и кресло и письменный стол, книжные полки и цветной телевизор, свой холодильник и магнитофон. Стены своего жилища Леоне заботливо украсил репродукциями с картин любимых художников, фотографиями своих близких, а также плакатами с изображениями рок-звезд, спортивных автомобилей и мотоциклов. Конечно, здесь были и звезды спорта — Брюс Ли, Гуллит, Марадонна… но самой любимой было фотография Розмари. Фото висело отдельно рядом с изголовьем кушетки, на которой он спал. Бывали дни, когда Фрэнк мог лежать часами, разглядывая фотографию девушки. Светлые, чуть-чуть рыжеватые волосы, веселая, детская улыбка и соблазнительные искорки в глазах. Фрэнк познакомился с Розмари всего за месяц до того трагического события, которое послужило причиной его заключения.

— Поторапливайся, Леоне, — раздался голос надзирателя Уоллеса. Уоллес бренчал ключами, открывая дверь камеры. — Тебя вызывают к начальнику тюрьмы.

«Может быть, это было его лицо? — подумал Фрэнк, глядя на упитанную физиономию Уоллеса, — Да нет, конечно не его. С Уоллесом у меня никогда не было никаких конфликтов»

Он быстро оделся и вышел на площадку.

— А что за дело? — спросил он Уоллеса. — Я же могу опоздать на завтрак.

— Не беспокойся, — как-то странно посмотрел на него Уоллес.