Сергей Иванович и здесь нас нашёл и спрятал в своём доме, где мы и прожили до освобождения..”.

Е. Хозе (свидетельство в Яд ва-Шем): “В марте 1944 года Дмитрий Лукьяныч Видмичук, работник претуры в Доманёвке, инженер-агроном, пришёл к нам и сказал, что румыны уходят, остаются гитлеровцы, которые планируют очистить территорию от евреев. Нужно уходить... Куда?.. Видмичук принёс документ, что мы - эвакуированные, направленные из Одессы в Ново-Кантакузинку. Мы должны были перейти распаханное поле, чтобы попасть к нему на хутор. Там немцев нет, и мы переждём.

Вышли мы на рассвете. Идёт дождь с мокрым снегом. Поле кишит жандармами - они уничтожают всех, кого видят. У нас в руках спасительная справка, но надо прятаться. А что впереди?..

В поле нас ждал Дмитрий Лукьянович. У него в хате немцы, но он проведёт нас с той же версией: мы - эвакуированные родственники. Только надо, чтобы соседи не увидели. Он сделал нам в скирде углубление - защиту от дождя. Ночью он за нами придёт.

... Нас выследили местные жители, и мы вышли, переходили от скирды к скирде... а дождь не прекращался.

Наступила ночь. Жандармы стали поджигать скирды. Видмичука всё нет. Наконец он подъехал на лошади, мокрый, взволнованный: “Куда вы девались? По всей степи ищу...” С массой предосторожностей он довёл нас до избы. Навстречу выбежал брат жены, обнял нас с радостными восклицаниями, провёл через сени, набитые немцами... В избе жили жена Видмичука, его свекровь и дочь-грудной ребёнок.

Дмитрий Лукьяныч приготовил для нас погреб, спустил туда и забросал его дровами. На следующий день немцы... устроили обыск с грабежом того, что им приглянулось. Нас не обнаружили. Всё равно опасность сохранялась. По ночам Видмичук разбрасывал дрова и выпускал нас, сам же при любом шорохе бежал к дверям, защищая нас от вторжения соседей.

Он был партизаном, и пришло время прятаться ему. Как только он ушёл, его жена вежливо попросила нас с мамой уйти. Она боялась соседей. И мы ушли в заснеженную степ”.

Они мыкались, пока счастливо не набрели на другое место, где тоже были немцы и где тоже нашлась спасительная изба.

Н. Красносельская: “Мы с бабушкой в конце оккупации весной сорок четвёртого бежали из Доманёвки в Малиновку... Нас приютила тётя Ганя, высокая, красивая украинской красотой, лет тридцати.

Я работала, нянчила детей у тёти Гани... Бабушка зарегистрировалась как медработник и стала лечить людей. Пришёл, например, человек, у него дикое мясо; она нож на огне раскалит и вырезает. Люди за это носили ей что-либо. Помню первый гонорар её: блюдце творога. Потом пошла весенняя трава, появилось молоко, и я начала отходить.

Тут отступление, румыны ушли и проходили отступающие немцы и казачьи части. Они, особенно казаки, всех евреев добивали. Тётя Ганя и её подруга тётя Катя вывели нас в степь, и мы там четыре дня отсиживались. Казаки тогда грабили, уносили всё, особенно еду. Собак перестреляли, у тёти Гани Полкана застрелили”.

Одиннадцатилетняя Лида Станченко была схвачена румынами вместе со всей семьёй. Из камеры румынской сигуранцы удалось вырваться отцу Лиды, украинцу, партизану отряда Бадаева, и Лиде, единственной из восьми членов семьи. Бабушка Рива сказала дочери Эсфири при горьком её прощании с дочкой: “Пусть Лида идёт, живёт и всем расскажет о нас”. И Лидия Станченко рассказала:

“Мой отец, Станченко Константин Владимирович, очень любил мою мать Гарбульскую Эсю Фишелевну и женился против воли его и её родителей. Они прожили 10 лет очень дружно.

Отец был мобилизован... Когда отец из письма мамы узнал, что мы остались в окружённой Одессе, он на призыв командира желающих пойти в катакомбы в партизаны дал своё согласие, чтоб остаться в Одессе и спасти семью.

Он пришёл в дом, когда румыны уже заняли город. [До того] моя бабушка по отцу Елена Корнеевна Турмилова... увела нас всех к себе в Дальник, но через несколько дней что-то её встревожило и она ночью увела нас к своей сестре Анне Корнеевне Смалько, которая, рискуя жизнью своей, дочери и маленькой внучки, прятала нас на чердаке и в погребе до прихода отца.