— Простите, Антон Григорьевич, перебью. — Меркулов обернулся в коридор, позвал: — Денис, иди-ка сюда, это уже тебя касается… Антон Григорьевич, вы познакомьтесь как следует с этим вот рыжим хлопчиком — собственно, скорее всего, именно он будет расследовать ваше дело. Зовут его Денис Грязнов. Так что насчет соседки — это ему надо слышать. Обязательно.

— Да нет, Костик, ты не думай, соседка тут ни при чем!

— Все равно, порядок такой… Давай-ка, Денис, запиши себе или пометь, не знаю, как ты там обычно это делаешь… Значит, соседка… как ее?

— Зовут ее Мария Олеговна Никонова, знаю я ее сто лет, подозревать ее ни в чем не могу, и не надо, братцы, подталкивать меня это делать. — С этими словами хозяин решительно распахнул дверь в комнату. — Ты ведь прежде у меня никогда не бывал, Костя, — бросил он через плечо, наслаждаясь воцарившейся сзади изумленной тишиной.

Константин Дмитриевич просто замер на пороге, а Денис стоял и думал, что подобное чувство он испытал лишь однажды в жизни, когда только приехал из Барнаула, — впервые попав на станцию метро «Площадь Революции», где огромные бронзовые фигуры никак не хотят вписываться в тесные для них своды подземного зала. Огромная, занимающая полкомнаты кровать под балдахином, огромная батальная картина за ней… Впрочем, он тут же забыл об этих огромных нелепых вещах, попавших сюда из более просторного и богатого жилища, едва его взгляд, пройдясь по стене, упал на небольшую картинку, писанную гуашью на картоне — одну из двух или трех десятков других таких же — вроде бы непритязательных, развешанных по свободной от мебели стене без всяких рамок или паспарту. На этой картинке с бесподобной точностью и поэтичностью была изображена прекрасная голубая ночь на берегу какого-то зелено-голубого озера, разделенного сияющей лунной дорожкой на две части, словно теряющиеся в оглушающе безмолвных тенях вековых елей… Боже мой…

— Да это же Сомов! — вырвалось у него.

— Да, это Сомов, — гордо подтвердил старик. — А вы, молодой человек, я смотрю, кое-что понимаете, в отличие от многих из нас, судейских крыс… Я вам скажу: я эту науку постигал всю жизнь. Может, потому и собирателем в конце концов стал… Это Сомов. А вон там, чуть подальше — видите картон? — Серов. Этюдик к «Выезду на охоту». Кто-то гордится, имея большое полотно, а мне иногда эта картонка кажется дороже всего, что есть на Крымском валу. Вы знаете, вот на это чудо, на то, как Серов схватил первый снег на стоящей еще, еще вовсю зеленой траве, я могу смотреть каждый день и каждый день изумляться. И что самое удивительное — не надоедает! Смотрел бы и смотрел бы… Ты понимаешь, Костик — обратился он к Меркулову. — Ничего, что я так к тебе обращаюсь? — вдруг спохватился он. — Ведь ты теперь в таком высоком звании…

— Да ну, как вам не стыдно, дядя Антон! — укоризненно остановил его Меркулов. — Я для вас всегда буду Костиком, как вы для меня дядей Антоном… Даже если стану Генеральным или самим президентом… Хотя если честно, то теперь ни тем, ни тем более другим мне уже не стать.

— Это ты про сегодняшнюю отставку Бирюкова? — усмехнулся старик. — Ты не думай, что я совсем уж мхом порос, я телевизор-то смотрю да и газеты почитываю… Вот тебе и еще причина, почему я попросил тебя приехать… Не доверяю я, знаешь ли, ни временам нынешним, ни людям, прости уж меня, дурака старого…

Он вдруг побагровел, начал хватать воздух ртом, и Константину Дмитриевичу пришлось при помощи Дениса силой уложить его в постель, подсунув под спину несколько подушек.