Мэри Стэндиш отвернулась от окна и стала лицом к Алану. Ее глаза сияли.

— Каждый день дрозд прилетает и поет на крыше нашего дома, — заметила она.

— Это, вероятно, потому, что вы здесь, — шутя ответил он.

Она серьезно посмотрела на него.

— Я думала об этом. Знаете, я верю во многое, во что другие не верят. Я, например, думаю, что нет ничего прекраснее души и пения птицы. Я уверена, что даже на смертном одре я хотела бы, чтобы около меня пела птичка. Чувство безнадежности не может стать таким глубоким, чтобы его не могло разогнать пение птиц.

Алан кивнул головой и напряженно искал ответ на слова девушки. Он чувствовал себя неловко. Мэри Стэндиш закрыла дверь, которую он оставил приоткрытой, и жестом пригласила его снова занять стул, с которого он поднялся несколько минут тому назад. Она села первая, задумчиво и несколько смущенно улыбнулась ему и заговорила:

— Я была очень глупа. То, что я вам сейчас скажу, следовало сказать на «Номе». Но я боялась. Теперь я не боюсь, но мне стыдно, ужасно стыдно открыть вам правду. И все же я не жалею, что так случилось, так как иначе я не явилась бы сюда. А все это — и ваша страна, и ваш народ, и вы, — значило для меня многое. Вы поймете, когда я открою вам все как есть.

— Нет. Этого я не хочу, — почти грубо прервал он. — Я вовсе не хочу, чтобы вы так ставили вопрос. Если я могу вам чем-нибудь помочь, если вы хотите рассказать мне все, как другу, тогда другое дело. Я не хочу никаких признаний, — это было бы равносильно тому, что не доверять вам.

— А вы мне верите?

— Да. Настолько верю, что солнце потемнело бы для меня, если бы я опять потерял вас, как однажды уже думал, что потерял.

— О, вы действительно так думаете?

Мэри Стэндиш произнесла эти слова каким-то странным, напряженным голосом. Когда Алан взглянул на ее лицо, побелевшее, как лепестки тундровых маргариток, стоявших позади нее, ему казалось, что он видит только ее глаза. Его сердце билось от сознания, что он собирался сказать, ему хотелось узнать, почему она так побледнела.

— Вы действительно это думаете? — медленно повторила Мэри Стэндиш. — После всего, что случилось, даже после того клочка письма… который Смит принес вам вчера ночью…

Алан был поражен. Каким образом обнаружила она то, что он считал тайной между ним и Смитом. В его голове возникло подозрение, отразившееся на лице.

— Нет. Не думайте, что Смит рассказал мне, — сказала она. — Я с ним и не говорила. Это простая случайность. И после этого письма вы все еще готовы верить мне?

— Я должен вам верить. Я буду несчастным человеком, если не поверю. А мне так хочется надеяться на счастье. Я старался убедить себя, что записка, подписанная Джоном Грэйхамом, — ложь.

— Не совсем так. Но она действительно не имеет никакого отношения ни к вам ни ко мне. Это часть письма, которое Грэйхам писал Росланду. Когда я была на пароходе, Росланд прислал мне несколько книг, и в одной из них вместо закладки он по небрежности оставил это письмо. Если прочесть его целиком, то оно не содержит в себе ничего важного. Другая половина страницы лежит в носке туфли, которую вы не принесли вместе с другими вещами к Элен Мак-Кормик.