Из разговоров посещающих нас особо важных персон можно было понять, что, работая над Проектом, мы играем сразу в нескольких лигах. Во внутренней лиге конкуренцию составляют Лос-Аламос и еще несколько исследовательских центров меньшего размера, разбросанных вокруг. Победитель удостаивается чести представлять страну в матчах между университетами. И наконец – финал: большой матч, примерно раз в год, против СССР. Однако, хотя я не воспринимаю звание Человека Науки так серьезно, как некоторые мои коллеги, тем не менее, будь я проклят, если собираюсь преуменьшать значение этой атомной гонки настолько, что и впредь стану сравнивать ее со спортивными соревнованиями. Поэтому больше вы от меня не услышите таких слов, как “моя команда”.

Увидев, что остальные собрались вокруг меня – главной фигуры на вечере, гвоздя программы, Ларри перестал хмуриться и подошел к нам.

– Как хорошо, что ты к нам вернулся, Грег, – сказал он, – может быть, теперь удастся немного расшевелить Вашингтон. Они уже сидят достаточно давно на последнем отчете.

– Хватит, мальчики, – оборвала Рут, – ни слова о делах.

– Слушай, Грег, а ты слышал о том, что произошло с Луисом Джастином? – спросил Джек.

– Джек, мне кажется... Не думаю, что Грегу будет это полезно... – начала Рут.

– Что случилось с Луисом Джастином? – спросил я.

Все молчали. Отозвалась Натали, сидевшая на ручке моего кресла:

– Кто такой Луис Джастин? А, помню. Он приглашал нас к себе ужинать в Лос-Аламосе, сам приготовил изумительные энчиладас, своими собственными маленькими ручками. – Она пробежала пальцами по моим волосам. – Я рада, что ты не любишь готовить, дорогой. Есть что-то противоестественное в том, как мужчина толчется на кухне.

– Так что случилось с Луисом Джастином? – опять спросил я.

– Он исчез. – Теперь ответил Джек. – Просто взял и исчез. Испарился. Очень загадочная история. Сейчас шесть тысяч мужиков из секьюрити рвут на себе волосы, по одному волоску, чтобы заняло побольше времени. И пока никаких следов Джастина.

– Но как это произошло?

– Ты, наверно, помнишь, что он был помешан на лыжах. Вероятно, сказывались его шведские корни. Как только где-то на горе появлялся снег, Луис уже мчался по нему, стараясь изо всех сил поломать себе ноги. У него было неплохое достижение: за зиму всего один простой перелом, ну и сложный – где-то раз в два года. Разумеется, растяжения и порванные сухожилия не в счет. Но примерно неделю назад наконец выпало достаточно снега в горах Сангре-де-Кристос, и Джастин направился туда, чтобы обкатать новую трассу. Он пристегнул лыжи, стартовал, и больше его никто нигде не видел. Ван Хорн рыл носом землю, но ничего не выкопал.

– Трудно поверить в это. – Ларри покачал головой. – Хотя Луис действительно всегда был странным парнем...

– Чушь! – грубо оборвал его Джек. – Джастин просто сломался, как старина Фишер, который нырнул прошлым летом в Чисапик-Бэй, и его лодку потом прибило к берегу пустую. Но Джастин сломался не настолько, чтобы себя угробить. Видит бог, мне тоже надоел весь этот бизнес. Было бы замечательно отправиться на остров, прихватив с собой побольше пороха, где аборигены хотя и едят друг друга, но это самое плохое из всех их занятий. Джастин – еще одна жертва вины за Хиросиму. Он, начерно, уже за тысячи миль отсюда и теперь вполне счастлив, осваивая профессию коммивояжера.

– Твоя теория не выдерживает критики. Не могу вообразить нормального человека, обладающего опытом ученого, который может бросить работу и карьеру в порыве неких абстрактных чувств, – возразил Ларри.