— Найди себе дохлую крысу и её запугивай. Я плевать на тебя хотела, Максимилиан. Я раньше тебя побеждала — всыплю и сейчас.

— Прямо-таки всыплешь?

— Иди на фиг!

— Жаль, — он отвернулся. — Тебя как по отчеству? Васильевна?

— Александровна!

— Счастливо оставаться.

Он потянул на себя скрипучую дверь библиотеки. Тут же выскочил из кабинета начальник. Я слышала, как Максимилиан говорит с ним в коридоре.

— Ошибка вышла, — сказал Максимилиан. — Приношу извинения от имени всей милиции. Та девочка — Лапина Елена Викторовна, а эта — Елена Александровна, случилось досадное недоразумение. До свидания.

И ушёл, оставив начальника стоять столбом.

Только через несколько секунд, когда внизу уже завелась машина, начальник пришёл в себя и завопил:

— Да как же так можно! Да это же… Я её родителям уже позвонил! Вы что делаете!

Машина укатила. Притормозила в воротах, чтобы дать дорогу белым «Жигулям», на которых приехала в лагерь моя мама.

Она так кричала на начальника, что мне сделалось его жалко. Мама требовала имя, фамилию, отчество опера, номер его удостоверения, ещё что-то, а начальник ничего этого не помнил, хотя опер — совершенно точно! — показывал ему документы. Мама кричала, что её чуть не хватил инфаркт, что она уехала с работы, что она заплатила водителю, что она всё это вычтет из зарплаты начальника и ещё сверх того, потому что ребёнку нанесена моральная травма. Сбежались все ребята и девчонки, и было очень неприятно, что Макс Овчинин тоже стал свидетелем этого скандала.

— На тебе, знаешь, лица не было, когда ты к корпусу подбегала, — он почему-то казался виноватым. — Я перепугался, честное слово.

— Разговор слышал?

— Нет… А опера видел. Странный мужик. Весь в чёрном — и белый-белый… На вампира похож.

— Близко, — признала я невесело. — Он некромант.

— Что?

Тут нас прервали — мама заявила, что забирает меня домой. Я хотела было возразить, но передумала — смены-то осталось два дня, а мама так расстроилась из-за этой дурацкой истории, что не хотелось с ней ещё и спорить. Начальник сопел, как побитая собака; ему, человеку честному и ответственному, досталось ни за что ни про что, но как его утешить, я не знала.

Ребята и девчонки так жалели, что я уезжаю, что мне даже сделалось лестно. История о том, как полоумный мент сперва обвинил меня в убийстве целой кучи народу, а потом сказал, что обознался, будоражила и поварих, и уборщиц, и воспитателей, и физрука. А я бросала вещи в чемодан, как в замедленной съёмке, и всё пыталась сообразить: это было на самом деле? Мне не приснилось? Максимилиан?!

Верить некроманту нельзя, даже если он говорит правду.

За десять дней в лагере я успела отвыкнуть от собственного дома. Комната показалась меньше, кухня, наоборот, больше; братья подросли и даже, кажется, поумнели. Привычный мир обступил меня, будто желая отвлечь, развеять, вытеснить у меня из головы все мысли о Максимилиане и Королевстве.

Что там говорил этот бледный сморчок?

«Идёт нашествие Саранчи, это такие пустынные варвары. Их сотни тысяч, они сровняют всё с землёй и камня на камне не оставят…»

Волшебному Королевству время от времени приходится за себя постоять. Людоеды, пираты… разбойники… враги. На то в Королевстве есть воины, есть стражники, есть маги дороги… и король Оберон, великий волшебник, умеющий летать и ходить между мирами. С ним ничего не страшно, любые враги разбегаются от одного его имени. Пусть в самом деле идёт Саранча — Оберон что-нибудь придумает…

«Он отлучился по личному делу».