Итак, Разумный Взгляд (или Взгляд Разума…) пробился почти к самой земле и поплыл над городом. И в сердце Чернова, которое в данный момент у него отсутствовало, тем не менее внезапно возникла отвратительно реальная резкая боль, как болит у раненого бойца ампутированная полевым хирургом нога. В Вефиле творилось нечто страшное. Если в воздухе царил Супервихрь, то на улицах города хозяйничали именно смерчи, даже, точнее, смерчики, похожие на вертикально вытянутые волчки. Своими «ножками» они буквально мчались по земле, сметая всё встреченное на пути — забытую жителями утварь, неубранные орудия крестьянского труда, деревца (и без того, как помним, хилые), даже тяжёлые камни, обозначающие повороты улочек. Смерчи перескакивали через каменные ограды дворов, а иной раз и проламывали их, хозяйничали во дворах, вторгались в колодцы и высасывали воду, высушивали колодцы… Хорошо, что никого из жителей не было на улицах и во дворах! Чернов-глаз очень надеялся, что все они успели до вторжения смерчей укрыться в подвалах под домами, куда — опять надеялся он! — смерчам не добраться. Да и чёрт с ними, с оградами и деревьями: построят новые, посадят свежие, коли доберутся до удобного для жизни ПВ! Но вот вода… Сколько им суждено пребывать в этой инфернальной пустыне?..

«Ты знаешь ответ, Зрячий?»

«Сущий знает».

«А как бы спросить Его?»

«А так и спроси…»

«И Он ответит?»

«Заодно и на этот вопрос получим ответ. На этот — несомненно…»

И тут Чернов (или всё-таки Взгляд? Нет, конечно же — Чернов!) абсолютно всерьёз задал вопрос Сущему, отсылая его неведомо куда — в недалёкие райские кущи или за пределы бесконечной Вселенной: «Ответь мне, Сущий, почему мой Путь обязательно должен сопровождаться несчастьями, смертями, горем? И чем дальше, тем страшнее… А ведь это — Путь к дому, к колыбели народа Гананского. Почему Путь к дому не может быть пусть нелёгким, но счастливым? Ведь это Твоя идея: вернуть гананцев домой…»

Смерчи по-прежнему резвились внизу, выжигая почву, роя глубокие траншеи вдоль улиц. Но далеко-далеко за городом из сплошной черноты вдруг вынырнул горизонт — немножко голубого сверху и немножко жёлтого снизу, и было заметно Взгляду, что голубое и жёлтое медленно-медленно, но увеличивается. Иными словами, «бабочка» собиралась либо улететь в иные края, либо закуклиться и спрятаться куда-то, куда прячутся куколки, — до нового супервихря.

«Это знак, что меня услыхали?» — с надеждой спросил Чернов.

«Можно считать и так, — согласился Раванг, — но есть здравое сомнение: „после этого“ не значит „вследствие этого“. Любой вихрь, даже суперпресупер, имеет финал. Так случилось, что он совпал с твоим вопросом… Но не расстраивайся. Бегун: Сущий не ответил — я отвечу. Я знаю ответ».

«Значит, ты — Зрячий, который знает… и что ещё?»

«Какая тебе разница? Я — учёный, это я должен, по идее, любить законченные формулы. А ты — Бегун… У моего народа есть поговорка: много знаешь — плохо спишь. Она же — в Книге Пути: о многих знаниях и многих печалях… Тебе мало печалей, Бегун? Ты слишком хорошо спишь?..»

Чернов в последнее время на сон вообще-то не жаловался. Уставал так, что проваливался в него, лишь упав головой на что-нибудь подходящее к случаю: свёрнутое одеяло, доска, просто согнутая рука. А печалей у него наблюдался избыток. Не за себя любимого, а за народ. Вот таким он стал общественным деятелем: только о народе и думает. Но как бы сие громко ни звучало, всё скучно соответствовало действительности. Чернов, быть может, впервые в жизни ощутил себя не бегуном на длинные дистанции, то есть одиночкой по определению, а игроком команды, причём — её капитаном и тренером.