— Одного на все времена?

— Ты же один. — Кармель был несокрушим. — Ты уже приходил в наш мир, и теперь ты пришёл опять. И как знать, может, будешь приходить вновь и вновь. Твои Пути многообразны и путаны.

Стих про попа и собаку, безнадёжно подумал Чернов. Разговор надоедал, поскольку был непонятен и тёмен. Выяснять подробности — на это нужно время и желание. Не исключено, понимал Чернов, время найдётся. Не исключено, с грустью сознавал он, времени в этом мире у него будет навалом. Тогда глядишь — и желание появится. Куда он денется? Чтобы жить, надо знать всё о месте, в котором предстоит жить. Аксиома.

— Говоришь, вино, мясо и зелень? — спросил он преувеличенно бодро, как, быть может, и положено Бегуну-на-все-времена. — Угощай, Хранитель. Бегун голоден и устал…

Мясом называлась баранина, суховатая и жёсткая, а главное, холодная. Чернов не знал, есть ли в доме Кармеля хоть какое-нибудь нагревательное устройство — очаг там или печь, но либо такового вообще не наличествовало, либо отсутствие в его жизни женщин сделало Хранителя неприхотливым, как тот баран, что попал им на стол. Мясо и мясо — чего от него требовать! Чай, не баре — всякий раз огонь разводить, когда жрать вздумается… Зато вино оказалось лёгким и ясным — молодым, пилось хорошо, и послевкусие от него оставалось отчётливым, длинным и приятным, даже глиняные чашки его не портили. Ели из тоже глиняных, глубоких тарелок, ели руками — не было ни вилок, ни ножей. Видела бы сейчас Чернова его бывшая супружница — не преминула бы уязвить: мол, сбылась мечта идиота. Выросший во вполне интеллигентной семье, Чернов между тем всегда был не прочь порубать хлеб с колбаской на газетке и запить всё из горла — будь то напиток «Буратино» (в детстве) или пиво (в зрелости, на исходе спортивной карьеры и далее), а не разводить haut cuisine не по делу. Так что аскетизм трапезы не вызвал у Чернова ничего негативного: поели, расслабились, Кармель еду унёс, а вино, наоборот, донёс, — откуда-то из глубин дома. Сказал:

— Солнце пошло на закат. Скоро спадёт жара.

— И что будет? — лениво поинтересовался Чернов.

Напускной ленью, дурацким цинизмом, наглостью даже — всем этим он гнал от себя, давил страшненькую вообще-то мыслишку, которая как оформилась в башке, так её и не покидала: он здесь надолго, пути назад нет. То есть, может, и есть, обязательно где-то есть, но искать его — жизни не хватит. Как там в Книге Пути: «Никогда не сворачивай со своего пути…» Ну, во-первых, его ли, Чернова, этот путь, на который он попал отнюдь не по собственному желанию? А во-вторых, куда он приведёт, если не сворачивать, вернее — не поворачивать вспять?..

Как ни хорохорился, а страшно было.

И Кармель, не ответив на вопрос, вдруг сказал — тихо и проникновенно:

— Тебе сейчас плохо. Страшно. Так и должно быть, Бегун.

Ах, это каким-то Сущим данное Знание! Или со строчной буквы: знание людей! И ведь опять попал в точку, Хранитель грёбаный…

— Что должно? — И не хотел, а прорвалась грубость. Но Кармель не обратил внимания.

— Ты не помнишь тех Путей, которые были у тебя до сего дня. Это мучает тебя. Именно это, хотя ты сам не осознаёшь — что. Но ты и не можешь их помнить. Так сказано в Книге Пути.

— Что сказано?

— «И только у Бегуна не один путь, а много всяких, и много ему придётся узнать, но он никогда не будет помнить пройдённого, но всегда станет ждать пути впередилежащего и готовиться к нему как к единственному, то есть первому и последнему. Такова судьба Бегуна, пока эта судьба — его».