Мне захотелось заплакать, но я хорошо помнила данное себе обещание никогда не делать этого в присутствии мужа. А он гладил меня по спине горячими ладонями и продолжал:

– Я никогда не считал тебя дурочкой, Аленька. И никогда не позволил бы себе обманывать тебя – зачем? Разве можно унижать любимую женщину враньем?

Я обхватила его за шею левой рукой и зарылась носом в ямку над ключицей. Запах его тела успокаивал, я терлась носом о рисунок татуировки и думала о том, что, возможно, на самом деле не права. Человек, который обманывает, не может быть настолько искренним в прикосновениях. Можно обмануть словами – но как обмануть жестами, руками, губами? Нет, это вряд ли возможно.

В эту ночь впервые за долгое время между нами произошло нечто. Нечто – в самом восхитительном смысле, потому что раньше никогда наша близость не была такой нежной и неторопливой. Раньше мы вели себя в постели как агрессивные волки, состязавшиеся друг с другом в выносливости. А в эту ночь все было совсем иначе. И дело не в моей неработающей руке, не в том, что я ощущала себя почти недвижимым бревном, нет. Дело в Саше. Он перестал чувствовать во мне свою «волчицу», как он называл меня раньше в минуты близости. Я вдруг стала для него любимым больным волчонком, которого он старался приласкать и не обидеть, не сделать больно. И мне почему-то это неожиданно понравилось – хотя прежде я, почувствовав такое, скорее всего, просто вцепилась бы ему зубами в руку. Но сегодня я отдалась новому ощущению и получила удовольствие от собственной слабости. Может быть, не стоит все время корчить из себя независимую и несгибаемую? Судя по выражению лица мужа, ему эта новая я тоже пришлась по вкусу...

– Как ты не понимаешь – Медея для меня много значила! – орала я в кабинете родителя. – Я в их доме столько времени провела! Как ты можешь?!

Отец морщился от моего крика, сидя в кресле, постукивал по столу карандашом, но молчал, не собираясь менять своего решения. Только вмешательство мужа вынудило его согласиться.

– Я буду рядом с ней, – сказал Саша, прижав меня к себе. – Не волнуйся, Фима, с ней ничего не случится. А попрощаться она должна. Потом сразу отправится домой.

Это означало, что, побыв на кладбище, я не поеду на поминки в ресторан, а вернусь домой в сопровождении охраны, оставив Акелу и двух телохранителей с папой. Меня это вполне устраивало...

– С чего бы? – вполголоса спросила я, повернувшись к отцу, но тот невозмутимо курил и, казалось, не обращал внимания на происходящее.

Ко мне подошел Семен, набросил на плечи свой черный пиджак и буркнул:

– Зря так вырядилась, замерзнешь. И дождь, кажется, будет.

Он окинул недовольным взглядом мое длинное черное платье и тонкую шаль.

– Выпить не хочешь? Для согрева, – предложил мой добрый братец, наклонившись к самому уху, и выразительно похлопал себя по карману брюк, но я поморщилась:

– Ты прекрасно знаешь, что я не пью.

– Ну, ты у нас в семье что-то вроде эталона – не пьешь, не употребляешь, не судима.

– Дурак. Алкоголь превращает людей в животных, а наркота – в овощи. Не желаю пополнять ни зверинец, ни бахчу. Дай лучше сигарету.

– Ну, хоть что-то порочное в тебе есть, – удовлетворенно констатировал Семен, протягивая мне пачку. – Долго на этот раз Акела выясняет, серьезное что-то? – Он кивнул в сторону патрульной машины, где все еще беседовал о чем-то со старшим наряда мой муж.

– Не знаю. Вернется – расскажет.

Меня тоже беспокоили затянувшиеся переговоры. Да и папа заметно нервничал, курил уже третью сигарету, чего никогда не позволял себе в спокойном состоянии.