Пронзительный крик разорвал ночь. Он прилетел с верхнего этажа башни, с северной стороны дома.

Миаль и Сидди окаменели, но девушка первая справилась с потрясением. Оставив окно распахнутым, она бегом скрылась в глубине дома. Миаль же остался стоять во дворе, под деревьями, ошеломленно глядя на угол башни.

Добравшись до окна, Парл Дро обнаружил, что оно закрыто изнутри. Устроившись на суку так, чтобы меньше тревожить покалеченную ногу (которая и в самом деле была не очень приспособлена для лазания), он достал нож с узким и тонким лезвием и просунул в щель между рамами. Через какую-то пару секунд две оконных створки, забранные тусклым стеклом, распахнулись. Комната за ними оказалась пустой и голой, если не считать нескольких чахлых растеньиц, доживающих свой век в потрескавшихся горшках с иссохшей почвой. Не мешкая, Дро забрался в комнату и столь же быстро покинул ее. Возможно, в цветочных горшках росли колдовские травы, но это его не заботило — как, впрочем, уже не заботило и саму ведьму, судя по плачевному состоянию растений.

Из комнаты Дро попал на крутую лестницу. Выше на площадке имелась мощная деревянная дверь с проржавевшей железной оковкой и не менее ржавым большим замком.

Девушка была дома. Дро видел, как вскоре после заката она ходила с лампой от окна к окну, закрывая их. Наконец, тонкая полоска света под окованной дверью потухла. Возможно, это была уловка, но Дро не считал девушку столь хитрой, чтобы оставить свет в верхней комнате, а самой пробираться по погруженному во мрак дому куда-то еще. К тому же она рассчитывает, что он навсегда покинул долину.

Но стоило Дро двинуться вверх по лестнице, как со двора донеслась проникновенная мелодия. Выводили ее, вне всякого сомнения, струны Миаля Лемьяля.

«Надо же!» — усмехнулся Дро, в общем, даже довольный. Оно и к лучшему: трубадурские художества Миаля удержат Сидди Собан на другой половине ее жилья. С другой стороны, было решительно непонятно, что понадобилось менестрелю в покосившемся доме, и не исключено, что непонятно даже ему самому. Провести его было совсем не трудно, и в то же время бродячий музыкант проявил способности и сноровку, которые в нем трудно было заподозрить. Возможно, он и сам о них не подозревал. Но тем не менее не каждый смог бы проследить Парла Дро до его укрытия на склоне холма, и не у каждого найдутся честолюбивые замыслы, связанные с Гисте Мортуа. И не каждый музыкант может так играть...

Мелодия, которую играл Миаль, была простенькой, но не лишенной приятности. Парл Дро прислушивался к ней вполуха, пока поднимался по лестнице и отдирал железо от двери при помощи все того же ножа. Но когда он шагнул в комнату, ему разом стало не до музыки.

Аура посмертных явлений была густой и плотной. Она пропитывала всю комнату, словно застоявшийся горьковатый запах испорченных духов. Этот запах исходил из невидимой точки, которая вытягивала жизненные силы из всего, до чего могла дотянуться. Неудивительно, что Сидди Собан была такой бледной и изможденной. Прошлый опыт Парла Дро говорил, что даже когда неупокоенных удерживает на этом свете любовь, они все равно сосут соки из живых, что приютили их. Они не могут не делать этого, как пламя не может не пожирать полено, брошенное в очаг. Просто иначе не бывает. Просто кто-то должен это прекратить.

Порой Парлу Дро щедро платили, чтобы посмотреть, как он делает свою работу. А порой он был вынужден забираться в дома тайком, словно вор — как сейчас. И когда, совершив то, что должен, он уходил, в спину ему летели камни.

На материальном уровне комната тоже производила гнетущее впечатление.

Это была спальня, по крайней мере, в прежние времена: тут стояла узкая девичья кровать под изъеденным молью балдахином. В большом резном сундуке, без сомнения, бережно хранилась одежда Силни Собан, переложенная мешочками с травами.