Из прорезанного кармана на обнаженную грудь Миаля высыпалась всякая дурацкая мелочь: медная монетка с дырочкой, стершаяся игральная кость, скрученная струна — наверное, от его инструмента, маленькая глиняная собачка...
Дро тут же понял, что уже видел этого пса, вот только не сразу вспомнил, где. Сперва песик почему-то представился ему привязанным к колесу фургона, а потом он увидел Синнабар в отблесках гончарной печи, увидел, как она сидит на крыльце и лепит пса из глины.
Чернобурка ножом отодвинула глиняную фигурку в сторону. На коже Миаля остался странный прозрачный след. Рваная ткань кармана была влажной.
Дро невольно подался вперед.
— Не трогай! — предупредила Чернобурка. — Зверек сделан из глины, а глина пористая. Снадобье налили внутрь, и оно просачивалось оттуда понемногу, сквозь глину, сквозь одежду, сквозь кожу. Яд, который не нужно пить, достаточно прикоснуться. Если носить на сердце — а малыш там его и носил — то очень хорошо действует. Постепенно, понимаешь ли, по чуть-чуть — а потом раз! Человек гаснет, как свечка, и дух его отлетает. Должно быть, он чем-то насолил этой ведьме. Он ведь бабник, не так ли?
— Не совсем. Ты можешь разбудить его?
— Не совсем, — эхом ответила Чернобурка. — Я только уберу глиняную зверушку, чтобы снадобье перестало сочиться. Мы знаем, что он одарен. Если его дух достаточно силен, он сумеет найти дорогу обратно. Если нет — то нет. В любом случае пройдет несколько дней. Дней и ночей.
Чернобурка заварила травяной чай, налила его в маленькую оловянную кружку и протянула Дро. Еды в ее хижине, кажется, вовсе не водилось, как не было заметно и источников пищи поблизости. Даже грибов не было, не говоря уже о курах, корове, яблонях или виноградных лозах. Было похоже, что знахарка жила одним травяным чаем.
Парл Дро отхлебнул, и воспоминания, сладкие и болезненные одновременно, нахлынули на него. Без особой охоты он признал, откуда они взялись — настой Чернобурки напомнил ему чай, который заваривала бабушка Шелковинки в том чистеньком городском домике почти тридцать лет назад.
Долго время они с Чернобуркой не говорили, оставаясь столь же молчаливы и почти столь же неподвижны, как Миаль, лежащий на постели из старого тряпья. Чернобурка деловито и буднично сняла с менестреля одежду и стала разминать ему мышцы своими необыкновенными руками. В ее действиях не было ни старческого вожделения, ни чрезмерной заботы. Дважды она просила Дро перевернуть безжизненное тело Миаля. В конце концов она оставила юношу лежать на спине и накинула на него рваную, не слишком грязную тряпку. Солнце на кошачьих лапках почти подкралось туда, где лежал Миаль, когда Дро заговорил с Чернобуркой:
— Расскажи мне о Гисте Мортуа.
Она смотрела на него и пила чай маленькими глоточками.
— Ты знаешь все, что тебе нужно знать.
— Ты живешь на самом пороге, — настаивал он. — Ты знаешь больше.
— По ночам леса наполняются звуками, — сказала она. — Всадники, лошади, выкрики. Меня они не трогают. Я слишком стара, слишком близка к переходу в мир иной. Слишком уродлива. Меня не трогают.
— Твоя деревня, — сказал Дро. — Это Гисте увел людей оттуда?
— Не только Гисте. Много разного было. Но если ты хочешь знать, становятся ли неупокоенные в этих краях сильнее — да, становятся. Они набирают силу, и чем дальше, тем больше. Седьмого чувства у меня нет, но когда я была молода, то видела в лесу лишь размытые белесые тени, сквозь которые просвечивали деревья. Теперь мертвые похожи на людей. Знаешь, когда я увидела тебя нынче на рассвете, я не сразу поняла, кто ты такой.
— Они достаточно сильны, чтобы являться после восхода?
— Сильны. |