— Уходи!

В предрассветной тьме Дро пошел прочь. Когда на опушке он обернулся, женщина разжигала костер. Муж ее пил пиво. Пес лежал неподвижно, как камень, а лошадь щипала траву.

Дро отошел достаточно далеко, чтобы его больше не могли видеть, и стал ждать. Наконец встало солнце. Женщина появилась из-за деревьев, когда он уже перестал надеяться, что она придет. Она остановилась в отдалении и закричала низким и надрывным голосом:

— Разве я не говорила тебе — уходи?! Если ты сейчас уйдешь, он успокоится, и все будет как раньше. Он просто большой ребенок. Уходи, говорю тебе! Будь ты проклят, ты мне — никто! А он — он мой муж!

Сперва Дро шел медленно, все время прислушиваясь, когда она закричит от побоев. Лес шелестел, чирикали птицы. Ни звука больше. Тогда он сумел заставить себя поверить — она знала, что делает, и все обойдется. В конце концов, у нее был выбор. Дро мог защитить ее. Она не обязана была оставаться с мужем-пьяницей.

Она больше не напоминала ему Шелковинку, став просто женщиной, с которой он провел ночь. Он сделал это открытие, будучи смущен и подавлен.

На дорогу, ведущую к перевалу, Дро вышел только к полудню. К тому времени он уже проглотил это происшествие, как горькое лекарство. И, как все необычное и неповторимое, оно стало казаться нереальным.

Он был уже в полумиле от перевала, когда муж златовласой незнакомки нагнал его.

Заслышав стук копыт, Дро уже знал, кто это, и обернулся. Пьяница гнал во весь опор. Самое время было сделать попытку скрыться, но Дро остался стоять. Его переполняло презрение к этому полуживотному, к женщине, которая предпочла остаться с подобным отребьем, да и к себе самому тоже. И, запутавшись в этом презрении, он остался стоять на обочине, на виду.

Разумеется, он помнил, что у мужчины нет оружия, а кулаки слабые. Но на сей раз пьяница оказался вооружен — в руках у него было что-то тупое и длинное, Дро так и не разглядел толком, что именно. Ибо в тот самый миг, когда он поравнялся с Дро, мужчина развернулся и ударил — молча, точно, коварно, безжалостно. Он метил вовсе не туда, куда можно было ожидать — не в голову и не в сердце, даже не в пах, что было бы непристойно, но действенно. И все же удар был и непристойным, и действенным. Со всей силы, которую дала ему перегнившая, как навозная куча, ненависть, обманутый муж обрушил удар непонятного орудия на увечную ногу Дро.

Только что Парл Дро был человеком — мыслящим, удивленным, умудренным опытом. В следующее мгновение он превратился в визжащее, безумное создание, сброшенное в самое пекло ада, не различающее ни дня, ни ночи, ни вообще времени — для него не осталось ничего, кроме невыносимой боли.

Потом он понял, что упал с дороги и покатился вниз по склону, по каменным расселинам, мрачным зарослям, сланцевым осыпям. В конце концов он застрял в пересохшей канаве. Если бы он падал дальше, то совсем скатился бы с горы и, скорее всего, перестал бы существовать. Как бы там ни было, прошло еще много времени, прежде чем он понял это.

Он пришел в себя, крича в голос от боли. Даже когда он был в беспамятстве, боль не оставляла его — ему казалось, что призрак на мосту вновь грызет его ногу. Ему казалось, что вся его одежда пропитана горячей водой — или потом. Разгневанный муж не стал преследовать его — то ли не смог, то ли потерял. Боль была повсюду, целое море боли, и Дро тонул в нем, крича до хрипоты. Потом он вновь умер. Так он умирал и воскресал опять — долгое, долгое время или, может быть, безвременье. Он так никогда и не узнал толком, сколько времени прошло, прежде чем разум вернулся к нему, сколько он провалялся в горной канаве.

Когда Дро снова обрел способность мыслить, он был поражен тем, что нога оказалась даже не сломана — ему чудилось, что кости превратились во множество мелких осколков, а осколки раздавлены в труху.

Ночью он выбрался из канавы.