– Вот именно! Но для меня это было важно. Выносить эту беременность, родить здорового ребенка. Я… не хотела рисковать.

– Ваша жизнь стала другой, – сказал я.

– Вы слышали об этом?

– О чем?

– О том, как я жила. Раньше. Я ничего не буду скрывать от вас, все по-честному, как обещала. Ну, в общем, да, я многое поменяла. Потому что она – мое сердце, как была с самого начала, так и осталась, и я не вижу, почему я должна доказывать это какой-то там судье… кстати, какая она? Я про судью.

– Производит впечатление вполне разумной.

– Ой, хоть бы так и оказалось – это же ненормально: кто-то, кого я совсем не знаю, берется меня судить. – Смех. – Но ей, наверное, нравится, потому она и судья. Я бы в жизни не стала этим заниматься. Особенно для денег.

Глаза у нее стали мокрые. Я протянул ей салфетку.

– Мне правда тяжело, доктор Делавэр. И не я все это начала. Это все она.

– Ваша сестра.

– Сука, – прошипела Шери. – И не ждите, что я буду извиняться за мой французский – не буду, потому что я так чувствую, и имею полное право – сукой она была, сукой и осталась, завидовала всегда и всем. Сама даже мужика завести не удосужилась, некогда ей, видите ли, было, все деньги делала да командовала всеми вокруг, а теперь разевает рот на то, что принадлежит мне!

– Вы с ней и раньше не ладили.

– Никогда не ладили – хотя нет, это тоже неправда: в детстве, когда мы обе еще были девчонками, все было не так плохо. Мы не из тех сестер, которые вечно обнимаются, целуются, да и дружбы между нами тоже не было. Просто не трогали друг друга, вот и всё. Не дрались. Никогда не враждовали по-настоящему.

– Констанция ведь на семь лет старше вас.

– А вы откуда… А, да, из дела. Да, точно, на семь лет, даже почти на восемь, так что компании у нас были разные. У нас еще есть брат, он средний, между нами; так вот, в детстве я больше дружила с ним. Он был не как Конни, та вообще ни с кем не дружила.

– Одиночка.

– Точно! Попали в самую точку, доктор Делавэр, одиночка – она одиночка и есть: люди ей не нужны, она их не любит, ей подавай цифры. Математика, физика, химия – вечно она сидела носом в книжку, если папа разрешал.

– Ваш папа не любил книги?

– Он вообще ничего не любил, когда напивался. Выпьет кружку пива – улыбается, вторую – тоже. После третьей уже притихнет. Ну, а если дело дойдет до шестой, седьмой, а то и восьмой, то он набычится, лицо станет красное, и уж тогда на пути у него не стой, переедет. Как та штука, знаете, которой асфальт горячий закатывают.

– Асфальтоукладчик.

– Во-во, точно. Он не дрался, никого не бил, но смотреть на него было страшно – так он орал, матерился и вечно норовил что-нибудь испортить, разнести вдребезги. Бывало, вкатится в подпитии в комнату к нам с Конни, а она сидит, носом в книжку, да еще библиотечную – ох, как он этого не любил, – налетит, книжку схватит, и, оглянуться не успеешь, от нее уже кучка конфетти осталась. И ведь, что самое-то странное, когда он был трезвый, то любил читать.

– Страшно, наверное, было.

– Еще как, – согласилась Шери. – Поначалу, конечно, страшно, но со временем учишься, как не попасться на глаза в тяжелую минуту и все такое, знаете?

– А где была в это время ваша мама?

– Спала, пьяная. Ее смаривало быстрее, чем папу, она и засыпала.

– У вас с Конни было непростое детство.