— Надейтесь, человек только надеждой и живет!

Тут он уже съезжал на дешевую болтовню: наверное, сказалась усталость.

Идите спать, — добавил он. — Поговорим завтра.

XII

В мою комнату меня отвел не Меченый, а другой тип, которого я еще не видел и который напоминал собой траурное уведомление. Худой, темнолицый, он был одет во все белое, как официант из бистро. Кармони предупредил его по телефону, и он ждал меня в коридоре, у выхода из комнаты с декорациями к «Тысяче и одной ночи»

Он без единого слова привел меня в самое дальнее крыло дома, открыл дверь и посторонился. Я недоверчиво заглянул за порог, но сразу понял, что напрасно строю из себя индейца-сиу на тропе войны. Комната была, конечно, не такой роскошной, как у шефа, но имела более чем достаточные удобства. Отличная кровать, впечатляющая мебель, мягкие ковры, отдельная ванная…

Я закрыл дверь и задвинул засов. Жизнь становилась более-менее съедобной. Я устроил себе скоростное раздевание… Постель показалась мне мягкой, как девичьи щечки… Я с блаженным вздохом распластался на ней. Так было уже намного лучше!

Когда я открыл свои форточки, стоявшие на комоде мраморные часы показывали девять. Я подскочил к окну и отдернул шторы, но тут же скис: окно выходило в вентиляционную трубу. Для утренней гимнастики моя спальня была не лучшим местом…

Я принял хороший душ, побрился электробритвой, которую нашел на полочке над умывальником, и после всех этих процедур почувствовал себя молодцом. Я оделся. Мне здорово хотелось есть…

Я открыл дверь. В коридоре было пусто. Я начал двигаться в направлении лестницы, и когда уже почти добрался до площадки, откуда-то появился вчерашний темнолицый. Он сменил свой белый костюм на полосатый жилет и теперь был вылитый лакей из комедийного спектакля. Правда, рекомендательные письма ему, похоже, карманы не оттягивали: такого слугу нанимали явно не по объявлению.

— Мсье ждет вас у себя в кабинете! — объявил он. — Будьте любезны следовать за мной…

У него был ярко выраженный иностранный акцент: греческий или что-то в этом роде.

Я вошел в кабинет, и у меня закружилась голова. Комната занимала почти весь первый этаж. Она была огромна и в роскоши не уступала спальне. Кармони сидел в сером твидовом костюме за столом, спроектированным чуть ли не самим Ле Корбюзье, и писал. Мелким, убористым почерком он заполнял страницу какого-то гроссбуха.

При моем появлении он поднял голову.

— О, салют! Хорошо спали?

— Еще бы! В первый раз за несколько месяцев храпел без всякой опаски…

— Правда?

— Да. Может быть, зря?

— А вы как думаете? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я думаю, что не зря. Я вам доверяю, вот и все.

Он казался в превосходном расположении духа.

— Я вот все размышляю о вашем случае… Даже попросил принести газеты, в которых о вас писали.

Он кивнул на стопку макулатуры, лежавшую на краю стола.

— Так вы, оказывается, страшный человек?

Я невольно проникся к нему уважением. Сила этого деятеля состояла в его методичности. Он ничего не оставлял на волю случая. К девяти часам утра он уже успел подробно ознакомиться с моей историей… Он не захотел говорить со мной накануне вечером, потому что еще плохо меня знал…

По его лицу я догадался, что он тоже питает ко мне определенное уважение, хотя несколько иного рода.

— Я убежден, что вы могли бы вершить великие дела, если бы не были столь импульсивны и направляли свою… смелость на действительно стоящие вещи.