Их было четверо. Двое держали в руках автоматы. Меня здесь определенно уважали… С первого взгляда становилось ясно, что это полицейские. Пятый человек стоял за дверью. Когда меня схватили, он закрыл ее и проговорил:

— Отлично…

Я не знал, что сказать. Я не мог прийти в себя от изумления. Меня напарили, как пацана… Я ничего не понимал. Во-первых, как Мейерфельд мог ожидать моего визита? А во-вторых, зачем он организовал мой арест? Это настолько не совпадало с интересами Организации, что я даже не знал, как мне на это реагировать. Может быть, он надеется, что я расколюсь? В таком случае он попал пальцем в задницу до самого локтя! Я ни за что не скажу им, где спрятаны деньги.

Мейерфельд был худым лысоватым типом в роговых очках, придававших ему неприятное сходство С экзотической рыбой.

— Вы думали, я попался в ловушку Пауло? — пробормотал он, пока мне надевали наручники. — Перед началом разговора он всегда произносил ключевое слово, сообщая тем самым, что говорит без принуждения.

Элементарщина! А я, кретин, не догадался…

Я улыбнулся. Что тут ответишь? Оскорбление было бы признаком слабости…

Все четверо легашей насмешливо смотрели на меня.

— Значит, это и есть тот знаменитый Капут? — проронил один из них, громадный детина с усами дрессировщика.

Внутренний голос шептал мне: «Сохраняй достоинство, Капут. Они хотят вывести тебя из равновесия, чтобы был предлог врезать тебе разок-другой по зубам. Не будь дураком…»

И я стоял прямо, спокойный и расслабленный, будто в гостях у почтенных людей. В конце концов полицейские повели меня вниз и без лишнего шума усадили в черный «ситроен», стоявший во внутреннем дворе отеля. Я влез на заднее сиденье, и двое охранников зажали меня с двух сторон. Арест прошел в высшей степени спокойно. По-моему, кроме мальчишки-коридорного, в отеле никто ничего и не заметил…

Странное дело: когда мы приехали в управление, меня не повели ни к какому инспектору. Просто заперли в полутемной камере, и я стал ждать, пока господа полицейские соблаговолят принять какое-нибудь решение.

Но в этот день я с ними так и не встретился. Видимо, они заперли меня просто для того, чтобы держать под рукой, и в данный момент улаживали проблемы Организации. Они предполагали, что на суде я стану разоряться насчет торговли наркотиками, и хотели проветрить помещение, прежде чем принимать гостей. Я их понимал.

Так вот, эти селедочные шкуры продержали меня под замком целый день, не потрудившись даже принести мне пожрать. Но если они думали, что я начну барабанить в дверь из-за куска хлеба, то плохо меня знали.

Потянулась ночь, медленная, как гонки улиток.

Они отобрали у меня пистолет и спички, оставив, вопреки всем правилам, сигареты и шнурки.

К середине ночи я начал думать о Сказке, и внутри у меня зашевелилась теплая печаль.

Мне не удавалось заснуть на нарах после стольких ночей, проведенных рядом с ней в мягком тепле нашей знаменитой кровати. Стоило мне закрыть глаза — и я видел ее загорелое тело, покоящееся на белых шелковых простынях, вспоминал медные отблески ее кожи в оранжевом свете ночника, чувствовал на своих губах ее сладкое дыхание. Я помнил, как закатывались ее глаза, когда я покусывал ей верхнюю губу… Попробуй засни после этого в вонючей камере!

К рассвету я изрядно намучился. Веки обжигали глаза, во рту пересохло, пустой желудок издавал страдальческое урчание… Наступило угрюмое утро. Я уже не на шутку загрустил. Может, обо мне забыли? А может, решили заморить голодом в этой дыре? Я не исключал и этой возможности: сюда не доносилось ни звука, и мне казалось, что я сижу в склепе.

Около полудня — мои часы были по-прежнему при мне — я вздрогнул от стука каблуков.